Мои отчаянные вопли пропали втуне, никто не обратил на них внимания. Толпа продолжала плясать. На сцене с закрытыми глазами гарцевал диск-жокей, совершенно одуревший от макового тумана и своих децибелов. Протиснувшись к сцене, я забрался на нее, обошел ди-джея, как вещь, и стал выдергивать из музыкального центра один за другим разъемы динамиков. Когда я отключил последнюю колонку, стало тихо, но толпа продолжала плясать.
Тогда я сгреб микрофон ди-джея и объявил, стараясь говорить как можно официальней:
— ВНИМАНИЕ, ДАМЫ И ГОСПОДА! ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ!
— Эй, какого черта? — встрепенулся ди-джей и попытался отвоевать у меня свое орудие производства. Я отмахнулся от него локтем и очень удачно — до крови расквасил ему нос. Парень отшатнулся с жалобным криком, и толпа наконец уделила мне внимание, поскольку раздался довольно дружный хохот.
— Эти машины вышли из-под контроля! — рявкнул я в микрофон, тыча пальцем в подплывающие комбайны. — Они не остановятся и пройдут прямо у вас над головой. Это очень мощные машины, поэтому нужно поскорее убраться отсюда. А теперь — все бегом! Быстро! Быстро!
— Кто это? — прокричал голос из толпы. — Уберите сумасшедшего!
— Врубай музыку! — истошно завопил другой голос, и его поддержали нестройными аплодисментами.
На моих глазах уборочные комбайны спокойно проплыли над маркерами, обозначавшими невидимую силовую изгородь, и последовали дальше, к лужайке. Там, где они проплывали, с земли поднимались в клубах пыли, словно подхваченные смерчем, камешки, веточки, какой-то мусор. Потом настала очередь тента, растянутого над столами с закусками: грубая полосатая ткань вздулась огромным парусом, сорвалась с металлических стоек и, молниеносно взлетев, всосалась в машинное чрево. За тентом последовали сэндвичи, пирожки, хот-доги и пиццы, мороженое и фрукты, бумажные салфетки, посуда из пластика и (в какофонии звона, бряцания и бьющегося стекла) винные бутылки с жестяными консервными банками.
И тогда люди стали наконец разбегаться.
Десять комбайнов, выстроенных в ряд, обрабатывают участок земли около ста метров шириной. Движутся эти машины довольно медленно, не быстрее прогулочного шага. Словом, человек вполне способен без особых усилий убраться из их рабочей зоны, если, конечно, поведет себя разумно. Но многие оказались неспособны на разумное поведение.
Отупев от макового тумана, эти люди пробегали трусцой несколько метров вперед, перпендикулярно фронту комбайнов, а потом, остановившись, оборачивались, чтобы посмотреть, что происходит. И всякий раз видели, что машины продолжают наступать. Тогда они снова бежали вперед, останавливались и поворачивались к машинам. И снова, и снова, и снова. Некоторые начали громко плавать и кричать, в смертном ужасе от неумолимости происходящего. Эти вопли и рыдания были отчетливо слышны, поскольку теперь, когда машины больше не всасывали и не прессовали влажную растительную массу, они производили не так уж много шума.
— В сторону! — закричал я в микрофон. — Эй, бегите не прямо, а…
Но микрофон омертвел. Оглянувшись, я увидел за спиной извивающиеся в воздухе, как рассерженные черные змеи, кабели генератора. Сам генератор закачался, когда комбайн проходил над сценой, но был достаточно тяжел, чтобы не поддаться всасыванию. Я спрыгнул со сцены, когда она уже рушилась подо мной. Вокруг вертелись какие-то веревки и планки, рубашка попыталась сняться с меня и улететь, волосы на голове встали дыбом. Я рванул от комбайнов по диагонали и поставил личный спринтерский рекорд на дистанции примерно в пятьдесят метров.
Выскочив за пределы опасной зоны, я отдышался и обнаружил рядом Кариоку, которая тут же ухватила меня за руку.
— О дорогой мой Джо, какой кошмар! — Говорила она слишком быстро, с визгливо-пронзительными нотками, что характерно для перебравших макового стимулятора. — Что случилось с этими ужасными машинами? Мы можем что-нибудь сделать?
Но мы ничего не могли поделать с комбайнами.
К счастью, народ в большинстве своем уже обрел толику здравого смысла и разбежался — кто направо, кто налево. Лишь кучка круглых дураков продолжала бестолково отступать перед машинами.
