«Если», 2001 № 01 - страница 135

Фактически, «альтернативная история» нужна С. Лукьяненко лишь как фон для создания «альтернативной религии», которая, в свою очередь, сама является фоном уже для реальных духовных исканий человека, неспособного удовлетвориться обыденностью. Поэтому к «фону» нельзя подходить с мерками строгой логики. Действительно, при желании можно выловить немало технических, исторических и богословских ошибок. И остроумно придуманная авиация тамошнего мира, если говорить всерьез, невозможна, и дефицит железа вряд ли столь уж сильно затормозит научную мысль, и возникновение ислама там маловероятно… А бытовая магия «слова», если вдуматься, могла бы породить оригинальные способы транспортировки и обмена, в чем-то схожие с современными сетевыми технологиями. Автор, однако, прошел мимо.

Но в том-то и дело, что, последуй он традиционному методу логического прогнозирования, подобная «альтернативная религия» уже не смогла бы сыграть необходимую роль в философском сюжете романов. Кроме того, сознательно играя на параллелях с нашей реальной историей, используя многочисленные забавные аналогии (Руссийское ханство, Семецкий полк, аллюзии на «Трех мушкетеров» и т. д.), Лукьяненко держит внимание читателя, управляя ритмом романа. Однако приколы нередко становятся проколами, то есть оборотной их стороной являются те самые логические неувязки и неточности, которые и не позволяют причислить дилогию к традиционным «альтернативным историям». Но автор, похоже, и не стремится быть к кому-то причисленным — его гораздо больше волнует метафизический поиск героев.

Разумеется, добравшись до последней страницы, мы не получаем четких ответов, и уж тем более нас не ждет happy end. Финал дилогии — это предощущение катарсиса, но еще не сам катарсис. В конце концов, мечта о небесах еще не есть сами небеса. Их лишь предстоит найти. И герою, и автору, и читателю.

«Я иду встречать брата», «Голубятня на желтой поляне», «Дети синего фламинго»… На этих пронзительно-возвышенных повестях выросло не одно поколение юных читателей. Владислав Крапивин, бесспорно, один из популярнейших отечественных детских фантастов, которого А. Н. Стругацкий однажды назвал «автором странных сказок». Оказывается, загадочные, фантастические совпадения и истории сопровождали писателя всю его жизнь. О том, как рождались волшебные миры, известный фантаст рассказывает в автобиографическом эссе.

Итак, я сдался. Поступился принципами и оставил противнику позиции, которые прочно занимал более сорока лет. Самое время патетически упрекнуть себя: «Нет прощения твоему малодушию!» Но прощение все-таки есть (и это слегка утешает). Ибо я отступил не перед внешним врагом, а перед недругом, проснувшимся внутри. Можно сказать, перед самим собой.

Дело в том, что к старости многие начинают впадать в детство. А уж детскому писателю это просто на роду написано. Однако для меня возвращение в розовую пору малолетства оказалось связанным не с самыми лучшими ощущениями. В сорок третьем — сорок пятом годах, в мои дошкольные времена, донимал меня жестокий ревматизм — следствие вечных недоеданий и холода из-за нехватки дров. Так что я могу считать себя пострадавшим от войны, хотя бои гремели в неимоверной дали от нашей тыловой Тюмени. От ревматизма деревянно болели пятки и распухали на руках пальцы. Так распухали, что иногда лопалась кожа… Ну, и вот теперь «эхо детства» отозвалось именно таким образом. Пятки-то — черт с ними: похромал и ладно. А пальцы…

Почерк сделался таким чудовищным, что разбирать написанное накануне стало уже невозможно. Вот и пришлось изменить любимым со студенческих лет общим тетрадям в клетку, острым граненым карандашам и ручкам с черными стержнями.

Раньше неоднократно заявлял, что не изменю. Подводил научную базу: мол, идеи и мысли, что рождаются в мозгах, непосредственно передаются пальцам, а те живьем переносят их на бумагу. Поэтому даже на машинке никогда не писал — все черновики только от руки. Но… сила солому ломит. Десятый раз уронив карандаш из пальцев-сарделек и безуспешно попытавшись разобрать каракули, понял: пора, брат, пора…