Вы спросите: почему ж ты, дурак, прятал водку около каких–то шин и в коробках на складе. Почему не нес домой и там ее не пил? Я уже как–то отвечал, но отвечу еще. Я живу с родителями. Я не хочу их огорчать и к тому же боюсь их сюрреального гнева. Дома я тоже пью (и немало), но если бы я каждый день являлся домой с новыми (неизвестно на какие шиши купленными) бутылками — моя жизнь стала бы невыносимой. И жизнь родителей тоже. Я не живу один, потому что не умею. Если бы я жил один — я бы низвергся в хаос. Мне просто некого было бы любить и бояться. А когда тебе некого любить и бояться — можно уничтожить себя (или других) за считанные минуты.
Кроме денег я еще много чего утащил со своего «обувного». Ваксой для ботинок и язычком пользуюсь и до сих пор. Шнурки — в ассортименте. Но главной моей страстью — было похищение обуви. Четыре пары тапок, четыре пары ботинок. Дорогих. По сто долларов пара и выше. Не беда, что ботинки были ортопедические. И к ортопедическим можно привыкнуть, если ты не в ладах с головой.
Тапки выносились со склада просто: я засовывал их под просторный балахон и потом втягивал живот, чтобы не было заметно вздутия. С ботинками дело обстояло сложнее. Это было целое приключение. Сначала я завертывал их в бумагу и клал в мусорный бак, потом перед обедом — я выносил их с мусором. Во время обеда я выходил на улицу, обходил мастерскую с другой стороны (в моей первой повести «Самоед» есть описание трансформации дохлой крысы — это как в тех местах), забирал сверток из мусорного бака и относил его на старые, заросшие бурьяном рельсы возле болота чуть поодаль. Там, прикрытый сухой прошлогодней травой, сверток ожидал меня до конца рабочего дня. После работы, в темноте, я подбирал его и нес домой.
Мое увольнение из ортопедички связано не только с кассой, но еще и с последней парой ботинок, которую я украл. У нас работала пожилая азиатка. На вид она напоминала пожилого азиата, но все таки была и должна была оставаться женщиной. Она работала уборщицей и часто кричала и бранилась на нас на своем азиатском языке. Это было ее защитой от своей незавидной доли и касты. Когда я выносил через боковую дверь свою последнюю пару ботинок — (фаза номер один: вместе с мусором) — она как ворона сидела на верхней полке (как она туда влезла?) и что–то там прибирала. Мне до сих пор кажется, что она что–то заметила и настучала начальнику. Ботинки были завернуты в бумагу, но все равно нельзя недооценивать хитрость уборщиц.
Меня поймали перед самым новым годом. Билли, ошалев от постоянной пропажи денег в кассе, принял решительные меры. Подлец принес маленькую видеокамеру и где–то ее установил. Да. Сознаюсь. Я дурак. Как будто бы я не мог этого предвидеть. Каждый день я искал глазами возможную камеру, но я не мог представить, что она будет такая маленькая. Где она была установлена — я до сих пор не знаю. Но это не важно. Важно то, что в тот день, когда меня выгнали — начальник Боб и Билли как–то странно перемигивались, хихикали и потирали руки. Я был пьян как крестьянин и ничего не замечал. И что самое обидное — я так развеселился, что подхихикивал вместе с ними. Вечером наступила расплата.
”Так, так, так. Пойди–ка сюда, сынок. Мы кое–что о тебе знаем…Скажи–ка…»
Мне было стыдно, меня мучили похмелье и многодневный запор. Я не знал, что сказать и был готов к каре. Я, выражаясь грубым языком, был готов получить пизды. Но все обошлось. Наказание мое было очень мягким и простым: меня навсегда выгнали из голубоватого домика со смешной крышей, который располагался в самом конце индустриальной улицы.
Человеку практически невозможно поймать меня за руку. Перед современной технологией я снимаю шляпу. Нужно было родиться пятьдесят лет назад.
Я в последний раз шел к электричке со своим долговязым наркоманом. Он был сильно разговорчив (в последние дни он плотно сидел на амфетаминах) и постоянно бормотал что–то об автомобилях и гангстерах. Когда мы покупали билеты, он на прощание попросил у меня сигарету. Я вытащил пачку. Когда я передавал ему сигарету, я заметил, что у него сильно дрожали руки. У меня они дрожат всегда. Бриться лезвием невозможно и чревато множественными ранениями.
