В полифоничности творчества В.В.Крылова отчетливо проявляется русский склад мысли, для которого – от Михаила Ломоносова до Александра Зиновьева – характерно стремление охватить как можно бoльшую часть мира и отразить ее в понятиях и образах. Разумеется, у этого склада мышления есть и другая, слабая сторона – некоторая незавершенность (впрочем, ни один претендующий на целостность и системность комплекс идей не может быть до конца завершенным – полностью интегрированных живых систем нет, только мертвые, но это уже не системы), некоторая, по крайней мере внешне, разбросанность и неоформленность, отражающая социальный и духовный код российской жизни. В творчестве В.В.Крылова, однако, эти недостатки суть продолжение достоинств. Кроме того, большей частью они компенсируются четко структурированной и организованной мыслью, которая находила выражение и в ясной структуре и логике его работ, и в отшлифованной аргументации, и в прекрасно организованных конспектах, на которые, судя по их подробности, потрачено много времени (как и А.А.Любищевым на его конспекты). Создается впечатление, что В.В.Крылов полагал: впереди у него – вечность, а не 56 неполных лет, большую часть которых он провел, как это не редко случалось с русскими талантами, «в сетях мелочных нужд и неизвестности». А нужда – мелочная нужда – действительно имела место быть.
Материально Крылов жил трудно, несмотря на скромные потребности. Разумеется, во многом нехватка средств была связана с тем, что во время загулов спускалось все, но не только с этим. А потому, что просто не хватало. Прав Д.Е.Галковский, заметивший, что трагический быт – русская черта. Трагичность русского быта заключается в его почти открытости внешним обстоятельствам, бардаку и метафизическому ужасу русской жизни, в которой очень многие не столько живут, сколько выживают, борются с «тысячью мелочей», отравляющих, съедающих жизнь.
Если к этому добавить, что советское общество было массовым обществом мелких начальников, мелких администраторов, которые как тип тяготеют (верно заметил Ю.Нагибин) «к террору и мелким переделкам, именуемым “переустройством”», то становится ясно, что к противостоящим человеку мелочам «системным» следует добавить мелочи «волюнтаристские», еще более хаотизирующие и без этого бардачно-бессмысленную ситуацию. Отсюда: повседневная борьба в советском обществе часто велась не за что-то, а против – например, нехватки многого. В том числе нехватки денег. Неудивительно, что поля рукописей Крылова исчирканы записями о расходах ( «купить зонт –27 или 40 р. … купить костюм расхожий – 85-110 р. … купить дрель – 65 р.») или о долгах, которые надо отдать ( «Кукушке – 5 р.(+5) = 10 р. … Мар.Фед. – 3 р. (+5) = 8 р. … Итого 66 р.»). А рядом серьезные и глубочайшие теоретические построения. Научная поэзия и проза жизни: теория производительных сил и капиталистической системы, а рядом – постоянно присутствующие мысли о нестрогом костюме на каждый день и трехрублевом долге. Что можно противопоставить такой бедности и ее неизбежным спутникам – необязательности, разболтанности, несобранности, в конечном счете – непрофессионализму. Скрепами западного общества являются частная собственность, право и социальный контроль, личностно интериоризированный несколькими столетиями работы репрессивных структур повседневности. В русской жизни ничего этого нет.
В обществе, где нет частной собственности, где право – объект насмешек, а трезвый образ жизни вызывает подозрение, только регулярный, планомерно устроенный, организованный быт может стать нишевым эквивалентом частной собственности, а следовательно, крепостью, чем-то твердым в текуще бесформенной русской жизни, защитой от нее. Крылов это чувствовал и понимал, стремился к жесткой организации повседневности, жизни по распорядку. Среди бумаг – планы на месяц, детальные – на день: «6.30-7.00 – умывание, зарядка, пробежка, собаки, зарядка; 7.00-7.30 – еда, уборка, подготовка к работе; 7.30-10.30 – работа» и т.д.
Однако схема нарушалась. Работать «по плану» днем часто не удавалось – дела, гости, телефонные звонки (Крылов не умел избавляться от болтунов, пожиравших его время, от хронофагов, которых всегда много в научно-околонаучной среде). К тому же Володя был «ночным человеком», и это ломало дневные планы, а следовательно, план в целом, который оставался неким идеалом, любовно и аккуратно выписанным на листочках из тетради «в клеточку». В значительной степени это была психотерапия, впрочем, не очень эффективная. Намного более эффективной терапией оказывалось творчество, например разработки по проблемам «третьего мира».
