И вот какой момент нельзя не учитывать, если мы хотим понять, почему Есенин считал цикл своих маленьких лирических поэм орнаментичной эпопеей. По мере расширения территории, запаленной яростью мужицкого бунта (в 1917-м – за землю и волю, с началом «продразверстки» – «за налоги на крестьянский труд»), полифонизируется и художественное пространство его лирического дневника. И если внимательно вслушаться, именно вслушаться, начинаешь «чуять», что у каждого «голоса», вплетенного в «золототканое цветенье», даже если это голос человека из хора, свой особый распев, своя правда и свое понимание происходящего. Буйствует Пантократор: (в книге пророка Иеремии, которому Есенин посвятил «Инонию», есть предсказание о нашествии на город, который должен быть «наказан», ибо в нем «всяческое угнетение», некоего сильного народа («пантократора»):
Тысчи лет те же звезды славятся,
Тем же медом струится плоть.
Не молиться Тебе, а лаяться
Научил ты меня, Господь.
Ликует юный Партиец, его вера в светлое будущее проста, как мычание:
Небо – как колокол,
Месяц – язык,
Мать моя родина,
Я – большевик.
«Иорданская голубица», июнь 1918
Оплакивает «отчалившую Русь» маленький Мирянин:
Где ты…
Где моя родина?
Лыками содрала твои дороги
Буря,
Синим языком вылизал снег твой —
Твою белую шерсть
Ветер…
И лежишь ты, как овца,
Дрыгая ногами в небо…
«Сельский часослов», 1918
Сверхмощная энергия революционного сдвига («вихрь, затаенный в самой природе», «Ключи Марии») втягивает в свое вращение («вытяж»), «заодно с другими на земле», и самого поэта, чтобы, преобразив светлого инока в Благовестника, несущего миру «Иное учение», вознести его на пророческие высоты:
Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей,
Та к говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.
……
Я сегодня рукой упругою
Готов повернуть весь мир…
Грозовой расплескались вьюгою
От плечей моих восемь крыл.
«Инония», январь 1918
Орнамент как формообразующая система – не единственная опора, на которой держится затеянное Есениным чудесное, небывалое и крайне трудное для лирического поэта построение. Недаром он называл свой труд «каторжным» («Осужден я на каторге чувств вертеть жернова поэм»). Ощущая себя первопроходцем, прокладывающим единственно верную тропу к искусству будущего, он пишет свою первую большую революционную вещь, держа в уме как эстетический ориентир еще и Библию. В результате у маленьких поэм 1917–1919 годов образовалось как бы двойное подданство. Одни исследователи, как и Есенин, именуют их орнаментальными, другие – библейскими. Последнее определение встречается чаще. И это закономерно. Орнаментальная основа не общевидна, тогда как без истолкования ассоциаций, восходящих к канонической Библии, текст становится темным. Чтобы, к примеру, оправдать или хотя бы понять богохульства героя «Инонии», типа «Даже богу я выщиплю бороду Оскалом моих зубов», надо знать, что пророк Иеремия, которому посвящена поэма, – обличитель и ниспровергатель «ложных богов»: «Лучше царь, выказывающий мужество, или полезный в доме сосуд, нежели ложные боги». Да и образ утопической страны Инонии будет невнятен, ежели не соотнести его с библейским Великим Городом, который, как сказано в «Откровении» Иоанна, «сходит с неба». Отсюда же и названия главок: «Сельский часослов» (сборник псалмов и молитв)», «Октоих» – книга для «церковного пения», «Инония» – книга пророка, и т. д. Словом, Библия в есенинском случае – не столько сакральный текст, сколько реальная книга, читаная-перечитаная еще в отрочестве, в церковно-учительской школе, да еще и оволшебленная чародейством церковных распевов, тогда же, в Спас-Клепиках, запавших в бездну его феноменальной слуховой памяти. Больше того. И церковные распевы в их буквальности для Есенина не только музыкальный камертон, и Книга Книг не просто смысловой комментарий к загадочным иносказаниям, но еще и созидательница культурного пространства, эстетически ею же и организованного, а значит, уже почти готового к восприятию и проращиванию и его собственных идей, и его дерзких художественных новаций. Мечтая вернуть искусство в быт, чтобы сделать его, выражаясь современным языком, предметом первой необходимости, Есенин подновляет, выпалывая сорняки, которыми заросли тысячелетние тропы, «протоптанные» перед каждой избой русского мышления церковью. Церковь для Есенина не православие как государственная идеология, «пронзившая копьем вместо змия самого Христа» («Ключи Марии»), а чувствование и состояние народной души – «какое-то непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте» («Ключи Марии»). Словом, Пречистое чистое место, где будет с благодарностью принята любая молитва, даже еретическая:
