Есенинская поэтическая строчка: «У меня отец крестьянин, / Ну а я крестьянский сын» — это метафора.
Но «У меня отец лавочник, а я сын лавочника» — так не прозвучало бы.
Может, отец казался Есенину недостаточно, что ли, колоритным?..
(Деревенские вспоминали его как «тихого» и «скромного»; разве такой отец должен быть у будущего всероссийского хулигана?)
Пробыв шесть лет мальчиком на побегушках, Александр Никитич дорос до приказчика. (Сёстры Есенина, избегая слова «приказчик», имевшего в те времена исключительно отрицательные коннотации, называют его мясником.
Был мальчиком на побегушках, дорос до мясника — получалось вроде как отец скотину забивал сам; но нет — он, серьёзный и ответственный парень, присматривал за всеми остальными: считал, торговал, докладывал купцу.)
В 1891 году, 8 июля, восемнадцатилетний Александр Никитич женился на шестнадцатилетней Татьяне Фёдоровне Титовой.
Таня себе другого константиновского паренька желала — но родители её слушать не стали.
Невесту, чтобы не сбежала, не выпускали из дома, а накануне венчания посадили в подпол.
Венчаться повели прямо из подпола — холодную ещё, будто чуть ослепшую от солнечного света.
Свадьбу играли в день почитания Казанской иконы Божией Матери. В праздники, тем более престольные, венчают редко, но тут обе семьи были уважаемые, приметные, а жениху московский купец дал всего несколько отгульных дней.
Детей у них три года не было — не получалось. Свекровь, конечно, винила в этом молодую сноху.
Первым, в 1894 году, у них родился сын Пётр. Прожил десять месяцев и умер — 21 ноября того же года.
Вторым — 21 сентября (по новом стилю — 3 октября) 1895-го — появился на свет Сергей.
Зачали его через месяц, а то и меньше, после похорон первенца: ждать нечего, всё равно мужу скоро в московскую лавку возвращаться, а то другого приказчика найдут.
Родился Сергей в доме деда по отцовской линии. Крестили спустя три дня после рождения, в храме в честь Казанской иконы Божией Матери села Константиново. Назван был в честь преподобного Сергия Радонежского.
Имя выбрала мать, с отцом не советовалась. Бабка по отцовской линии пыталась возражать, но мать настояла на своём, и совершавший обряд священник Иоанн Смирнов её поддержал. Это была уже не первая размолвка снохи со свекровью и далеко не последняя.
Отец ни на роды, ни на крестины не успел.
Отцу в момент рождения Сергея было 22 года. Матери — 20.
После Сергея родились сёстры Ольга, прожившая два с половиной года, и Аня, умершая в младенчестве.
Для тех времён — ситуация скорее обычная. «Бог дал — Бог взял. Баба ещё выносит».
Что от бабы в итоге оставалось и насколько любила она свою жизнь как таковую и семейную жизнь в том числе? Ответа на этот вопрос у русской крестьянки никто не спрашивал.
Рискнём утверждать: Александр Никитич любил свою Татьяну, а она его — нет.
Сына он тоже любил — как умел.
А сын?
Отец в определённом смысле переживал трагедию: куда-то подевалась, невесть на что растратилась целая его жизнь. Распавшаяся изначально семья так и не сложилась в крепкое единство.
Неприметная, разломанная надвое судьба — разве для поэта это не колорит?
Оказалось, нет.
Есенинская, по большей части беспутная, личная жизнь — осколок несостоявшейся любви его родителей. Только этим колоритом он гордиться совсем не желал и в поэтическом своём мифе его не использовал.
Но это всё-таки он, отец, догадался про Сергея, что он иной, что он — «бог знает кто». В отличие от матери и деда с бабкою: они смотрели на Сергея в лучшем случае с недоумением.
«Стихи слагает, поди ж ты. А работа-то есть какая у него?»
* * *
Предки Есенина и по материнской, и по отцовской линии в первой половине XIX века были людьми с достатком, а обеднели незадолго до его рождения.
Один факт: в 1790 году прямой кровный предок Есенина Никита Кверденёв (иногда в бумагах — Каверденов) смог откупиться от рекрутской повинности, к 1794-му стал сельским старостой, а значит, был грамотным, что было редкостью в стране, где и сотню лет спустя основная часть крестьянского населения грамоты не знала.
Прадеда Есенина по отцовской линии звали Иосиф Климентович, а прабабушку — Варвара Стефановна; имена для рязанской деревни, на нынешний слух, не самые привычные — святцы подсказали, не иначе.
