Ученики школы в Спас-Клепиках уже в голос издевались:
А ну, Серёжа-Пастушок,
Напиши-ка нам стишок.
Не спасало даже то, что во всём ином Есенин оставался заводилой, поведение у него было самое худшее среди всех учеников — Хитров подтверждает.
Или ещё пример, о котором рассказывает соученик Хобочев: «…больше других любил кататься на коньках, и хотя я был сильней его, но Сергей на льду почти всех перегонял».
Пастушок, возможно, и догадывался, что сочинение стихов вполне может восприниматься мужским сообществом как занятие нелепое, как вид слабости; но желание признания и внимания было многократно, несравнимо сильнее.
Позже Есенин забыл, что оставил у Хитрова много детских стихов, — или был уверен, что они потерялись; но учитель всё сохранил. Если бы выбросил — получилось бы, что Есенин шагнул в поэзию с первой строки сложившимся автором (у Маяковского, между прочим, всё обстоит именно так, потому что его пробы пера пропали без вести).
А у Есенина из собрания в собрание кочуют «Солнца луч золотой / Бросил искру свою / И своей теплотой / Согрел душу мою» и «Покойся с миром, друг наш милый, / И ожидай ты нас к себе. / Мы перетерпим горе с силой, / Быть может, скоро и придём к тебе» — в общем, «мою — свою», «к себе — к тебе»: с чужого голоса пересказанное неловкими, непослушными словами.
Был ещё другой случай того же порядка, сгодившийся бы для рассказа Борхеса. Летом 1912 года молодая девушка Мария Ильина и её брат Сергей ехали на поезде в Рязань. В одном вагоне с ними оказался неизвестный юноша, с которым разговорились: его тоже звали Сергеем. По дороге они стремительно сдружились и тут же позвали симпатичного семнадцатилетнего парня к себе ночевать — тот, видимо, признался, что едет в никуда и в Рязани у него родственников нет. Два Сергея всю ночь проговорили. Утром невыспавшийся, но полный надежд гость отправился по рязанским редакциям — понёс туда свои стихи.
«Нет сил ни петь и ни рыдать, / Минуты горькие бывают, / Готов все чувства изливать, / И звуки сами набегают» — так начиналось первое стихотворение в привезённом им сборнике.
Редактор, скорее всего, читал первую строфу и говорил: «В деревне, значит, живёте…. Так-так-с… Знаете, юноша, приходите через год. А лучше — через три. Возьмите тетрадочку-то, нам не надо-с».
Есенин — а это был, конечно, он — вернулся к своим знакомым, оставил им тетрадку со стихами и уехал обратно, озадаченный. Как так? — Звуки сами набегают, а печатать их всё равно не хотят.
Прошло 30 лет со смерти Сергея Есенина. Его тёзка, брат Марии, без вести пропал на войне. Однажды, разбирая чердак, Мария нашла старую-старую тетрадку со стихами.
На обложке было аккуратно написано: «Больные думы».
Листала-листала и вдруг её озарило: знаменитый Сергей Есенин — не их ли случайный знакомый?
Ильина отнесла тетрадь знающим людям. Те, не веря своей удаче, провели графологическую экспертизу. И подтвердилось: это Есенин, это его почерк, это его стихи.
Жаль только, плохие.
* * *
В мае 1912 года Есенин узнает о смерти своего соученика по спас-клепиковской школе Дмитрия Пырикова — тому было 18 лет. Многозначительно напишет об этом Грише Панфилову: «Да, я частенько завидую твоему другу Пырикову. Вероятно, его боги слишком любили, что судили ему умереть молодым. Как хорошо закатиться звездой перед рассветом…»
В июне он завершает школу, получает свидетельство об окончании, а следом ещё и паспорт № 1389. Паспорта тогда давали на год.
Родители прочат ему продолжение учёбы в Московском учительском институте — он изо всех сил отнекивается, хотя сам догадывается — деваться всё равно некуда.
С поэзией ничего не получается, учиться не хотелось бы, но остаться в деревне и обратиться в мужика — вообще невозможно.
Что делать-то?
Разве что «закатиться звездой»…
8 июля 1912 года в доме отца Иоанна вновь приехавшая к нему погостить Анна Сардановская познакомила Сергея со своей подругой Марией Бальзамовой.
Панфилову Сергей отпишет: «…после трёх дней она уехала и в саду просила меня быть её другом. Я согласился».
В конце июля Есенин вступает с Бальзамовой в переписку, по-юношески нагоняя трагики: «Ну, вот ты и уехала… Тяжёлая грусть облегла мою душу, и мне кажется, ты всё моё сокровище души увезла с собою. Я недолго стоял на дороге, как только вы своротили, я ушёл… И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство…» Всё это было бы подростковым театром, когда бы за этими словами не скрывалась возможность трагедии.
