— Синглаф, мне страшно, — прошептала она ему, почти губы в губы.
— Я знаю, — его рука сжала ее хрупкие пальцы. — Но других он убьет.
Икатан вновь покосилась на свою черную судьбу и содрогнулась.
— С тобой все будет в порядке, — его пальцы чуть сильнее сжали ее руку, и свет на миг заслонил и черный груз, и самого Синглафа. Осталось лишь прикосновение его руки и тепло.
— Но что я должна сделать потом? Ради чего это все? — спросила Икатан, когда смогла найти в себе силы.
— Ты должна передать послание, Его послание. Из уст в уста, поэтому должен быть кто-то из нас. — Ответил он.
Икатан опустила глаза и отняла у него руку. Теперь тепло и свет будут для нее недосягаемой роскошью. Ей нужно было свыкнуться с мыслью, что вскоре она не увидит ничего, или увидит то, от чего может ослепнуть. В самых страшных сказаниях они не рассказывали друг другу историй об аде. Сама эта тема считалась не то чтобы запретной, но слишком черной. Говорить о нем было равносильно тому, что плеваться грязью. Теперь ей предстояло увидеть все воочию, держась за отвратительный шар, к которому даже прикоснуться было почти невозможно.
— Как мне удержать его? Как не выпустить? — спросила она, не подымая глаз, чтобы не начать умолять его не отправлять ее вниз.
Он ведь столько времени возился с ней, как с самой младшей. Столько сил потратил и возлагал столько надеж, и у нее никогда не было по-настоящему хорошего способа отблагодарить его. Теперь вот представился шанс.
— Пока ты не достигнешь дна, ты не сможешь его отпустить. — Он замолчал, давая ей время осознать сказанное. — Он будет держать тебя сам.
С каждым произнесенным им словом Икатан становилось все страшнее, хотя еще минуту назад она готова была решить, что страшнее быть не может. В голове крутились воспоминания о земле, о людях. Она пыталась выловить там образы худшего, что могло ее ждать под землей, и не могла, потому что с людьми у нее всегда была возможность видеть лучшее. Слова старушки пронеслись в ее сознании, и Икатан с тоской подумала о том, что может больше никогда не разгадать своей тайны. Никогда. И рядом с черным грузом слово не казалось таким уж невозможным.
— Это — послание, — сотканный из света пергамент с сияющими огненными буквами скользнул ей в руку. Впервые ей доверяли Его слова. Только слова благодарности не лезли из горла.
— Будет очень тяжело, — тем временем наставлял Синглаф, — но ты просто помни о доме, о братьях, обо мне. Ты вернешься.
— Я вернусь, — бездумно повторила она, ощущая тепло от пергамента в руке.
— Ты прочтешь его и покинешь обитель зла.
— Кому я должна буду его прочесть? — спросила Икатан, уже зная ответ.
— Падшему, — ответил Синглаф, и тишина повисла в пространстве после сказанного им слова, такая же черная и неприятная, как груз зла.
Икатан села на корточки и заставила себя протянуть руку к выемке в полу. И в последний раз бросила взгляд на своего наставника.
— Почему ты их прощаешь? — не сдержался и спросил он, глядя, как ее пальцы застыли в миллиметрах от страшного предмета.
— Кого? — спросила Икатан.
— Людей.
— Они таковы, каковы есть. Бродят в неведении, словно покинутые дети. Так за что их винить, если, голодая, они ищут себе хлеб, а страдая от холода, находят укрытие?
— Ты потакаешь их страстям, — покачал головой Синглаф. — А от потакания до страстей… — он замолчал, отпуская ее и наблюдая, как тонкие пальцы сомкнулись на идеальной черной поверхности.
3
Падение было головокружительным, бесконечным и моментальным одновременно. Не было ощущения веса, как на земле, и звуков, заполняющих каждый кубический сантиметр пространства, но было ощущение отравления, и раздавливающей тяжести, а затем и это прекратилось. Горячий сухой ветер опалял кожу, а красные и бурые оттенки окружающих картин утомляли глаза. Затем и этот пейзаж исчез, и Икатан поняла, что опустилась вглубь каменных стен, продолжая падать, пока не очутилась в незнакомой ей комнате с картинами на стенах и стеллажами. И ее захлестнуло облегчение с недоумением: разве не должна была она оказаться в каком-то жутком месте? Вместо того чтобы стоять в нормальном с виду человеческом жилище. Книжные полки не грозили ей никаким злом, да и криков страдающих душ тоже не было слышно. Давящее ощущение почти полностью исчезло, как только она прекратила падать, и черный груз бесполезным камнем выкатился из ее расслабившейся ладони.
