— А это наш Эйзенштейн.
— Я просто нарисовала модель и загрузила данные. У меня от этой штуки до сих пор мурашки по коже, — призналась Мика.
— И у меня, — честно сказал Ганзориг. Он посмотрел на Кана. Оборотень торжествующе оскалился.
— Я был прав! — воскликнул он. — Скажите, что я был прав!
— Ты был прав. Возможно. — Джулиус улыбнулся. — Так или иначе, во время катастрофы на «Эрлик» что-то проникло. Если Кан прав, и мы верно трактуем эту информацию, сейчас оно сидит в каюте и реакторе и ждёт, когда мы начнём возвращаться.
— Но голос? — возразил Ганзориг. — И два члена экипажа?
— Это проще всего. Оно использует их тела. Оно остыло, но не исчезло. Гибкое, выживает в самых разных условиях, проявляет признаки разумной деятельности, но не настолько, чтобы поведение казалось осознанным… Ничего не напоминает?
Напоминало всем.
— Но я с ним говорил! — Ганзориг даже встал от волнения. — Он отвечал, и отвечал здраво, как отвечал бы человек.
— Мы не знаем его природы. Оно может использовать человеческое тело как интерфейс, чтобы взаимодействовать со средой. Покопаться в мозге, получить нужную информацию. Это не осознанное поведение. По крайней мере, не обязательно осознанное.
— Я с ним говорил, — повторил Ганзориг.
— С компьютером тоже можно говорить. Это ничего не значит. В любом случае, дело не в разумности, а в целях.
— Цели ставят сознательно, — кивнул Ганзориг, словно это подтверждало его мнение.
— Фигура речи, — Франц сдержанно улыбнулся, удивлённый таким упорством адмирала. — Любой живой организм ведёт себя так, будто у него есть цель. Вирус. Даже неживой объект. Когда это существо сюда прибыло, резонатор работал, как работал все месяцы, которые «Эрлик» здесь находился. Оно поддерживало реактор в рабочем состоянии, следило за компьютерами и берегло два тела, пока остальная команда погибала. Если применить к нему человеческую мотивацию, оно старалось сохранить организмы-интерфейсы и дождаться спасателей.
— Так оно хочет вернуться домой, — проговорила Мика. — Туда, откуда его вытянул резонатор.
— Оно хочет домой, — кивнул Джулиус. — Но только не к себе, а к нам.
Вальтер был готов. После визита в камеру восстановления он чувствовал готовность, но не знал, что именно должен делать. Эта готовность и напряжённое ожидание неизвестных свершений заставляли его бродить по «Эрлику», но в конце концов он вернулся на «Грифон», где постепенно начинал собираться весь экипаж. Специалисты обсуждали дальнейшие действия, Саар и Сверр занимались коконом, а Кан с Ганзоригом следили за капитанской каютой и реактором.
Завёрнутый в кокон, корабль оказался в полной темноте. Фотоны прожекторов чертили в искривлённом пространстве дуги, уходящие к ватерлинии. Поднимаясь на палубу, Ганзориг испытывал удушливую клаустрофобию. Несмотря на пугающую грандиозность фрактальной улитки, она казалась ему намного безобиднее кокона, в котором находился корабль. С внешним миром «Эрлик» соединяло единственное открытое окно портала и коридор, идущий через резонатор по иным измерениям.
Саар не обрадовал рассказ Кана о том, кто или что может сидеть в капитанской каюте. Во время работы она обнаружила, что от корабля отходит целая сеть тонких каналов в пространствах с большей размерностью, которые она не могла ни закрыть, ни проследить до возможных окончаний. Радовало лишь то, что с образованием кокона магической силы не стало меньше.
Вальтер не ходил на совещания — к нему у близнецов больше не было вопросов. Чувствуя себя балластом, он помогал переносить на «Эрлик» аппаратуру, но скоро возмущался ролью грузчика и снова начинал бесцельно бродить по кораблю.
Саар вернула коридору привычную геометрию и вкатила в каюту тележку с ужином. Тома провела в изоляции неделю, и её настроение менялось по несколько раз в сутки. Однажды она крепко схватила Саар за руки и не отпускала, умоляя отвести к близнецам. Та с трудом успокоила её и с тех пор следила, чтобы Тома не выбежала из каюты, пока дверь не заперта.
Сегодня она была необычно тиха и встретила наставницу, стоя спиной к двери.
— Ужин, — сказала Саар. Тома обернулась. Глаза её покраснели, лицо было мокрым от слёз.
