Ренар одобрительно взглянул на друга.
За время этого разговора он несколько раз заметно напрягался, когда Элиза упоминала о деталях своего верования. Одно то, что она – как и Ансель – верила в перерождения, наводило его на мысли о катарской ереси, однако он не стал прерывать рассказ Элизы и постарался проявить несвойственную ему прежде терпимость. Ловя на себе предупреждающий взгляд Вивьена, Ренар отзывался понимающим кивком.
«Она язычница», – тяжело вздыхал он, – «и не исповедует христианской веры. Но, похоже, катарскую ересь она ненавидит не меньше, чем я. Вив был прав, она не опасна. А еще она на моих глазах выходила Вивьена, когда тот из-за своей чертовой раны был на пороге смерти. Элиза помогает ближнему с искренностью, несвойственной многим христианам, и, если рассмотреть ее деяния и, к примеру, мои собственные, пожалуй, ее жизнь можно назвать праведной с куда большей уверенностью».
– Я тоже, – вздохнул Ренар. – Я тоже помолюсь о нем. Возможно, учитывая твои верования, ты отнесешься к этому без одобрения, но… – Он замолчал и покачал головой.
Элиза с искренним изумлением уставилась на него.
– Я… вы…
– Гийом де’Кантелё умер крещеным катаром, – нахмурился Вивьен, – но, похоже, в душе он им не был. Так что надеюсь, молитва все же упокоит его душу в милости Господней. Если за земные грехи и за потворство ереси его душа попала в Чистилище, молитва живых за него поможет ему поскорее обрести мир, и когда-нибудь вы встретитесь вновь в вечной жизни.
«Или в следующей жизни», – подумал он, но вслух этого говорить не стал. Вместо того он утешающе погладил Элизу по плечу. Она всхлипнула.
– Почему вы… я не думала, что инквизиция… что вы будете так… – Элиза запнулась.
– Я понимаю, – снисходительно улыбнулся Вивьен, стараясь успокоить ее, и взглянул на Ренара, обменявшись с ним кивками. – Мы понимаем.
– Ты не злишься на меня? – мучительно поморщилась Элиза. – Я думала, ты будешь… ты мог бы…
Теперь, после того как она поделилась с ними длинной и тяжелой историей своей жизни, слова будто застревали у нее в горле, не могли выйти наружу и обрести голос. Она напряженно сжалась в комок, стараясь подавить ту боль, которая так охотно воскресла в ней, будто только и ждала этого момента.
Вивьен покачал головой.
– Я не злюсь, – серьезно ответил он. – И не имею на это никакого права.
Элиза не выдержала этих слов. Слезы, сдерживаемые в течение всей этой исповеди, наконец, нашли выход и хлынули наружу. Она закрыла руками лицо и заплакала навзрыд, давая выход своей боли. Руки ее судорожно впивались в сутану Вивьена, словно пытались отыскать, за что зацепиться, чтобы горе не утянуло ее в пучину отчаяния.
Вивьен прикрыл глаза и обнял Элизу. Он мягко гладил ее по волосам и спине, стараясь сохранить лицо невозмутимым. Ее страдания были для него невыносимыми, и он хотел бы повернуть время вспять, если б обладал такой силой, чтобы предотвратить страшную трагедию в Кантелё.
«В этом ведь есть доля и моей вины. Возможно, если бы после Каркассона я сразу отправился в Кантелё, поговорил с Анселем и просто сказал ему бежать прочь из Нормандии, все было бы иначе. Может, если бы я не рассказал ему о том, что знаю о его ереси, он не погрузился бы в эту панику и не наделал бы глупостей? Может, если б я вообще не ходил в Каркассон…»
Он усилием воли заставил себя перестать размышлять о том, что было бы, если б он поступил иначе. Никому не было подвластно изменить прошлое.
Элиза плакала, и с губ ее периодически срывались отрывистые просьбы о прощении, мучительные стоны и какие-то бессвязные высказывания, продиктованные внутренними переживаниями.
– Ты очень смелая, – тихо произнес Вивьен, продолжая гладить ее по волосам, – сильная, смелая и благоразумная. Ты сделала все, что могла, Элиза. Ты не виновата ни в чем.
Она продолжала плакать, а Вивьен шептал ей тихие слова утешения.
Через некоторое время он поймал на себе взгляд Ренара.
– Вив, вся эта история, – покачал головой он. – Мы должны об этом доложить?
Вивьен угрожающе нахмурился.
– Мы не станем, – твердо отозвался он.
– Некоторые подробности, о которых мы узнали, очень важны, – передернул плечами Ренар.
