Предисловие поэмы «Речи Регина», раскрывающей деятельность трех богов – Одина, Хёнира и Локи, – представляет собой жертвенный миф в чистом виде. Вторая поэма, «Речи Фафнира», также связана с ритуалом жертвоприношения – дракон повержен, победитель пробует на вкус сердце жертвы; стихи поэмы полны ритуальных терминов, таких как funi – разжигание огня, и fjörsegi – сердце. Враг по-прежнему появляется в облике демона: Фафнир и Регин являются йотунами, к именам которых добавляются ритуальные эпитеты демонов: старый йотун, инеистый (холодный, замороженный) йотун, или хримтурс; в «Речах Вафтруднира» так говорится об Имире: «Небом стал череп / холодного турса, / а кровь его морем».
Поэма «Речи Сигрдривы», описывающая встречу Сигурда и Брюнхильд, имеет черты празднества возлияний, пиршества. Пробудившаяся дева подносит герою рог, полный хмельного меда, и произносит формали. Будь то буквальное воспроизведение или поэтический парафраз слов, используемых в ритуале блота, этот стих содержит наиболее ценную часть ритуальной апострофы[166], дошедшей до нас.
Драматическое представление событий далее проявляется через domar (речения, суждения, наставления) героини «Речей Сигрдривы», в которых сконцентрированы знания, опыт и мудрость веков. Стихи поэмы дают ценную информацию, дополняющую изречения, составляющие поэмы «Речи Высокого» и «Прорицание вёльвы», относительно организации чтений в ходе ритуальных действ; эпизод заклания великана представлен диалогом о судьбе и норнах, о битве между богами и демонами; подношение рога дает начало уроку рунического знания. Согласно 111-му стиху «Речей Высокого» отправителя обряда, произносившего речения с rök-престола, называли словом «тул» (þulr) – сказитель, мудрец: «Пора мне с престола / тула поведать / у источника Урд; / смотрел я в молчанье, / смотрел я в раздумье, / слушал слова я; / говорили о рунах, / давали советы / у дома Высокого, / в доме Высокого / так толковали».
В 34-м стихе поэмы «Речей Фафнира» мы видим намек на этот элемент блота – ритуальный эпитет «тул» добавлен к имени Регина: «Тула седого / пусть обезглавит, – / в Хель ему место! / Сокровищем всем, / что Фафнир стерег, / один владел бы».
Драматическое происхождение поэмы «Речи Сигрдривы» становится еще более очевидным благодаря психологии героини. Насколько мы можем понять, личность Брюнхильд распадается на две ипостаси: земную женщину и ее мифологический дубль, валькирию Сигрдриву. Очевидная непоследовательность этого факта вызвана тем, что мы смотрим на драму извне и поражаемся тому, что героиня драматически представлена фигурой, обладающей мифическими атрибутами. Божественное пламя (вафрлоги), которое окружает палаты Брюнхильд, отсылает нас к сцене ритуала, в ходе которой разжигали жертвенный огонь. Этот символический и драматический огонь нередко упоминается в эддических поэмах: «Дай мне коня, / через темное пламя / чтобы меня пронес», – требует Скирнир у Фрейра, отправляясь к Герд; в «Песни о Фйольсвидре» также упоминается «пламя небес»: «Как называют чертог этот светлый, / Хранимый волшебным огнем? (…) Лир называют чертог этот светлый, / На копьях вращается он».
Примитивная драма сочетает в себе устойчивость формы с пластичностью в применении. Она привязана к предопределенной модели, в которой находит выражение господствующая идея или мотив жертвоприношения, но модель обладает гибкостью, поскольку с готовностью подстраивает себя под локальные эпизоды истории в нашем понимании этого слова.
Переплетение божественной и человеческой истории вызывает недоумение у современных читателей, а иногда и недовольство довольно свободным толкованием фактов, либо, если же они люди ученые, это побуждает их к титаническим усилиям анализа и интерпретации. Примером может служить история Бальдра, сохранившаяся в двух параллельных версиях, одна – в исландской, а другая у Саксона Грамматика. По всей видимости, Саксон писал свои хроники, используя неизвестные нам источники – предания и легенды, а также произведениях клановой драмы. Его саги о Бальдре и Оллерусе, а также его миф о Хаддинге являются по сути мифами о богах, но обладают при этом чертами исторических преданий; это роднит их с легендами о Сигурде. Поскольку его источники неизвестны, нам, вероятно, никогда не удастся выяснить, насколько большую роль в формировании его стиля сыграла эвгемеристическая
