– Ты суровый папа?
– Ну, гастролер суровым папой быть не может, но когда… могу и кулаком по столу.
Вот насчет гастролей, кстати. Я сошел с дистанции, а он по-прежнему бьет копытом при звуках походного горна. И гордится этим, утверждая даже, что, будь такая возможность, никогда бы не стал менять в своей биографии «разъездной» момент.
Он утверждает, что дети еще более коммуникабельны, нежели он. Не беспокоит его это, учитывая, что настали времена, когда каждый от каждого ждет подлянки? Он отвечает, что нет, потому что их так воспитывают, чтобы они могли дать по башке, когда надо, и держать удар могли, а жить в футляре, в обстоятельствах житийной стерильности, – это не про Григорьевых-Аполлоновых.
Мы однажды балясничали с ним на гастролях в Нижнем, у него еще не было мальцов, а я выл, что скучаю по своим (тогда троим… Господи, жизнь назад то было!).
Я помню, как завистливо он облизывался и восхищенно пялился.
– Ты так рассказываешь… надо срочно завести бэбика!
– Тебе-то, бонвиван, на кой?
Точного ответа я не помню, но я же люблю высокопарности, придумал: чтобы, вроде того, избежать адского пламени.
А потом он встретил в Омске Маню.
Дети на Маню похожи один лицом, другой глазами, оба стремлением даже в «напалмовых» условиях гнуть свою линию, до победного своего и обессиленного вражьего конца.
...
Панегирик от Наталии Вале
Шаблонно мыслить не запретишь. Но иногда самый седовласый шаблон идеально описывает самого нешаблонного человека. «Его можно либо любить, либо ненавидеть; третьего не дано». И ведь это действительно так. Безудержность эмоций, по-детски прямая манера «все в лоб», нежелание облачать неприятие в мнимое добродушие – этим Отар влюбляет в себя. Этим же раздражает до нервного тика всех тех, кто сразу не влюбился.
Я спрашиваю АГА, какого будущего он желает своим детям и связана ли эта будущность с нашей страной.
Я знаю, как он закипает, когда начинаются турусы про патриотизм, и знаю, что ему очень нравится Америка, Мане – тем более.
– Уже нельзя так ставить вопрос. Они ВСЕГДА будут русскими, но я сделаю все, чтобы они были гражданами мира. В Нью-Йорке, Донецке, Ташкенте, Тбилиси, Владивостоке, Токио они, будучи русскими, должны быть своими . Тут надо понимать вот что: как бы мне не было хорошо в Майами, МОЙ город – СОЧИ!
Неизбежен разговор о недавнем новоселье.
– Мы так счастливы в новой квартире, что иногда становится страшно. Это рай, чувак. В глазах детей – праздник.
Он шоумен, конечно.
И сыновья его – шоумены.
Папа их научит делать шоу.
Но сначала – быть менами.
Аполлонами.
Моя бабушка, которая не стесняется в выражении нелюбви к современным знаменитостям, сказала, что Отар очень хороший парень. А как можно не поверить бабушке?!
Идя на встречу с публичным человеком, представляешь – каким же он окажется в жизни. Абсолютно бесполезное в данном случае занятие. Он настоящий. И на экране, и в жизни. Это сначала шокирует, а потом еще больше цепляет.
С ним можно не соглашаться, его суждения порой слишком категоричны. Это потому, что Отар не знает, как делать что-то вполсилы, и не прощает это другим.
О его жизни можно снять фильм. Драма, обязательно с хеппи-эндом. А вообще такие фильмы уже были, и жизни такие были, но от этого проживать их не становится легче.
Отара Кушанашвили все равно будут любить, несмотря на потоки желчных оскорблений и обвинений во всех смертных грехах от злобных до крайности закомплексованных и не удовлетворенных жизнью людей. И эти люди будут только подогревать интерес к нашему 99-летнему Отару. И не помешают они ему быть удачливым и счастливым объектом обожания по крайней мере до его легендарного двухсотлетия!
«Иванушки» Хорошие парни Юбилейная записка
Это МОЯ группа, это мои голоса, это я спел: «Но неправду он сказал тебе, будто на Земле больше нет любви», это о моей душе между строк спела моя группа, через поп-песни, прикрываясь знаменитыми улыбками, пытаясь связаться с трудно понимаемыми силами.
Они появились в эпоху вышколенной эстрады, когда давлению подвергался любой, кто полагал, что строй не для него. К ним отнеслись с априорным недоверием, а уж когда звучал мерцающий вокал Сорина, никто не знал, как реагировать: голоса как антенны, упирающейся в облака, ни у кого не было. Голос поражал не только слух, но и мозг, потому что И. С. умел подпускать высокой дрожи в голос. Я до сих пор, а с момента его гибели уж целая эпоха минула, знаю легион людей, которые и тогда хотели, и сейчас не прочь причаститься соринского фирменного аристократизма, который, правда, уживался с пижонством.
