В те времена, когда я грезил о… (список длинный), Кутаиси был очень странным (после дневного сна, открывая глаза, ты видишь, как изменился цвет дня), но вкусно пахнущим местом.
Там надо совершать настолько бессмысленный променад – проспект Чавчавадзе, стадион, Застава, проспект Руставели, – чтобы в конце, у здания издательства, прогулка обрела метафизический смысл.
В городке моем имелась круглая площадь (я там мечтал выступить, когда прославлюсь… Ну знаете, вырасту, стану звездой, и Они поймут, суки, кого обижали), в центре которой пересекались две дороги. Одна вела с востока на запад, другая – с севера на юг. А в самом центре я покупал газеты.
В центре тебе быстро давали понять, чтобы ты побыстрее возвращался в свое гетто. Иначе твоя молодость могла и оборваться.
Что удивительно, я ни разу за десять лет учебы в школе в центре не встретил ни единого своего одноклассника. Хотя многие безуспешно пытались бороться с искушением поехать в центр.
В центре уже тогда царило невозможно красивое и немыслимо притягательное слово «коммерция».
Мои ровесники понимали это слово, а я и сейчас – с трудом.
Зато, гуляя по Кутаиси, я начал познавать, что такое «гормональный драйв». И понимать, что бороться с ним о-о-очень сложно.
Особенно в дуалистичном Кутаиси, куражисто-молодом и старчески пуританском одновременно.
…Где я хотел бы умереть, когда Час придет.
Мне голос был, он прошипел: «Живешь?!»
Я голосом своим – в ответ: «А что ты ждешь, беззубая карга?»
Живу, увлекаюсь, часто слушаю глупые песни и любуюсь кошками, читаю странные (умные) книжки, абстракционистов не люблю и пидарасов не люблю; я так давно уже живу, что старше, похоже, только Михаил Муромов.
Я – тот, кто не впал в разложение, уцелел после наноапрейда. Я – грузинский Андрей Державин с грузинским мадригалом «Забудь обо мне». Я невозможный околомузыкальный критик, любящий Кристину Орбакайте. Я человек невеликий и выдающийся в разное время суток, святоша и кретин с разными людьми, Перельман и аутист, вот кто я.
Я взрывник, я взрываю здания «Крайслера» по всему миру, я поджигаю людские сердца посредством трассирующего глагола; я осторожен со шлюхами, немало времени провожу у окна; когда утром я плачу по родителям и по Айзеншпису, я с ужасом понимаю, что это лучшая часть моего дня; я тот, кто знает, что Парфенов великий, но пошлую х**ню изрыгнул о ТВ.
Я известен своей снайперской реакцией, вы только всучите мне микрофон и подайте реплику: я отзовусь немедля!
Я буду стараться каждый день, дабы избежать адского пламени, хотя отчетливо понимаю, что не избегу.
Но пока до страны кипящих котлов далече, покуда я числюсь шоуменом международного класса, я должен успеть кое-что.
Кое-что исполинское.
Довести до больницы врагов, которые, разумеется, хотели того же в рассуждении меня, но я, натурально, опережу их; в моем колчане сотня отравленных стрел.
Пусть эта книжка породит в вас хотя бы временный каприз побыть хорошими людьми, радующимися и дождику, и солнышку, научит ценить даже улыбку киоскерши и репортажи с Байконура, натренирует слух и зрение.
Пусть вас потрясет плотная фактура слова, побуждающая к тщательной организации интеллектуального пространства.
И обрадует отсутствие многозначительной метафизической трепотни хотя бы в книге упрямой до вздорности личности, напирающей на «Я».
Читайте эту местами манерную публицистику с придыханием и ждите украшений в виде внезапных оазисов чистоты и ясности.
Я приватизировал все своими интерпретациями, и эти интерпретации, судя по успеху книги «Я», интересны всем, даже С. Садальскому.
Я никогда не позволяю никому внушать мне мысль, что жизнь – это кладбище возможностей, мусорная свалка, судьба неутолима и тэ дэ. Я всегда протестовал против обреченности.
