Эпифания викария Тшаски - страница 27
Договорились они в "Кафе Файя" – смешной такой забегаловке, где необходимо снимать обувь, сидеть на подушках, брошенных на пол, и курить арабскую шишу[58]. Малгося поступила так сознательно, все эти смутьяны были чертовски чувствительны в отношении своих неуклюжих и немужских тел – на полу, без щита столика ему будет неудобно, он будет бояться, что от носков пахнет, будет пытаться прикрыть промежность, станет вертеться или, наоборот, сидеть, словно палку проглотив – и вот тут он сделается податливым, и такого легче будет расколоть.
Когда она спустилась на самый нижний уровень кафешки и увидала своего собеседника, до нее дошло, что ошиблась. На Енджеке Тшаске был дорогой костюм от Босса, который он без всякого мял, развалившись на подушках. Хороший галстук, хорошая прическа, расслабленность и уверенность в себе. Одним словом: смутьян типа Бэ, более грозная и вредная модель. Таких Малгоська тоже знала. Некоторые из них еще относительно недавно принадлежали к тому более распространенному типу, который можно было убить смехом; еще несколько лет назад это были нервные, заикающиеся типчики в великоватых или, наоборот, кургузых пиджачках. Лишь впоследствии они показались тебе более привлекательными, с бабками и классом. Светские, они бывали на банкетах и раутах, в салонах у – а почему бы и нет? – Сераковского[59] и других, у них имеются дома в деревне, сисястые жены, а потом отправляется такой вот к какому-то своему тупому гуру из круга "Радио Мария" и говорит с ним, как будто так и надо, словно бы он не принадлежал к лучшему миру красавчиков-космополитов, а у гуру слезы в глазах: ты, сынок, будущее нашего народа. Или же едет такой вот с женой и детишками на своем вольваке за двести тысяч в малюсенькую церквушку, вежливо так садится на лавке между учительницей на пенсии и ветераном войны, складывает лапки и набожно возводит глазки к небу. Или же, в очках RAY-BAN на носу и фирменной рубашечке с крокодильчиком чалапает на какое-то паломничество, пряча образок под шитым на заказ костюмчиком.
Нет, это в принципе нечестно. Сколько свет стоит, во всяком случае, с времен короля Стася[60], в этой стране это мы были красавцами, с бокалами шампанского в руках, а они обязаны держаться корней, иметь родню в Груйце или под Конином[61], за метрикой три дня на волах ехать, потеть, галстуки повязывать так, чтобы те над пупком заканчивались, не ходить к парикмахеру и пахнуть, в самом лучшем случае, old spice. А эти, гляди, впихиваются в наши салоны, в наши клубы… Вообще-то, в принципе, им даже и не надо толкаться, мы сами открываем им двери, приглашаем их – а они, натасканные в свете и умелые, суют себе в рои тартинки с икрой, берут бокал с Dom Perignon – и давай молоть: гомосексуализм – это психическая болезнь, Че Гевара – левацкий преступник, Франко, Пиночет, Рейган – цацы, Клинтон – бее – а после третьего бокала валится такой вот на софу (сисястая супруга, как примерная католичка присматривает дома за детьми и готовит обед на завтра), а рядом с ним молоденькая девица, феминистка-альтер-глобалистка, пялится на типа большими своими глазками и робко протестует, когда тот, уже изрядно налакавшись, гундосить ей про Waffen-SS, Леоне Дегрелле
