+ + +
Ксёндз Янек второй раз в жизни уверовал в Иисуса.
- Пан ксёндз очень хорошо врубился в проблему. И не надо пану ксёндзу пока что вообще касаться теологии, поскольку она во Втором Пришествии, как пан ксёндз уже заметил, будет принципиально изменена. А вот моральное учение Церкви поправок практически и не требует, если говорить о том, что можно, а чего нельзя. Вопросы прощения и Божьей любви тоже не требуют поправок, так как, в принципе, практика такая же самая. Различия имеются в теории, поскольку, по сути, это не моя смерть на кресте кого-либо искупила, но только лишь каждый своей духовной зрелостью приходит к спасению, то есть подъему на более высокую ступень духовного существования. А некоторые, случается, и не дозревают, и это как раз те, которые не заслужили бы спасения и в рамках, назовем это так, Первого Пришествия. Ага, еще к вашему сведению: позволю пояснить пану ксёндзу, чем по сути своей является грех. С сожалением сообщаю, что ближе к истине, чем Церковь пана ксёндза, были римляне, для которых грех не был оскорблением божественного существа, оскорбление божества было только лишь одним из множества грехов; для римлян грех нарушал субстанцию мира, выбивал ми из состояния равновесия. Потому, как пан ксёндз может прочесть у Тацита, римский палач насиловал осужденных на смерть девственниц – поскольку римский мир был устроен таким образом, что девственницу осудить на смерть было нельзя. Понятное дело, они не знали, как эта мировая субстанция выглядит, потому столь часто они ее бессознательно нарушали; не знали они и того, что выглядит она так, как выглядит, поскольку в акте творения именно такой ее создал Бог. В дополнение, значение они приписывали исключительно поступкам, игнорируя намерения. Мы же, наоборот, знаем – и пан ксёндз тоже знает – что намерение имеет огромное значение. Уже само по себе намерение способно нарушить структуру мира, ведь мир духовен.
Ксёндз Янечек выслушал речь Иисуса молча.
Он часто представлял себе своего Спасителя в те времена, когда тот ходил по земле, так вот самой жизненно важной частью тех представлений были как раз слова. Янек представлял себе речи Иисуса; и он всегда видел их как противоположность тому, как высказываются интеллектуалы. Речь Иисуса должна была быть простой: да, да, нет, нет[50] – и здесь нет места нюансам, двузначности, иронии. Тем временем, Иисусу, который к нему обращается, не достает кресла, позы "нога на ногу", кофейка и сигаретки; ладонь заворачивает дымные окружности, и мы должны принципиально совершить эйдетическую редукцию[51], чтобы абстрагировать, понятное дело, сам эйдос; дойти до самой сути вещей, или до цитаты из Тацита. Ксёндз ненавидел все это еще тогда, в Варшаве, все эти показы тщеславия – ведь это же даже не эрудиция, а только лишь вопрос освоения нескольких десятков понятий-отмычек – кто ими владел, без труда мог выдавать себя за любого профессора в гуманитарной сфере.
Иисус же обращался к нему именно так. А Янек понял, что этот помпезный язык является его собственным, иного он бы не принял. Ну, в принципе он скучал по этим вот пустым разговорам, а перипатетически-лесная[52] метода была так же хороша, как и сигаретно-кофейная. Иисус всегда обращается к нам на нашем собственном языке, разве не правда?
Стоя в школе, на возвышении, ксёндз глядел на ученическую толпу в пестрых одежках и старался говорить просто.
Он не пытался подражать их языку – Боже, как же он его всегда смущал. Священник в ризе, скачущий вокруг алтаря и обращающийся к детям тем образом, который этому священнику всегда казался молодежным, который на самом деле является жалким метисом того, что ксёндз считает молодежным сленгом (практически всегда он устаревший), и церковного новояза – и вот тут в обязательном порядке должен быть применен глагол "обогащать". И перед тем, как произнести столь модное лет десять назад слова "потрясный" или выражения "как вы это говорите, Иисус – это cool", священнослужитель делает паузу и произносит упомянутое потрясное слово со старательной интонацией, выразительно – в результате чего оно впивается в предложение словно макаронизм
