Во ВГИКе Рыбников сверкал широким актерским диапазоном, легко справлялся с любыми ролями — он тебе и Хлестаков, и Жюльен Сорель, и Нагульнов, и Дон Гуан. Французский ему давался как никому другому, и в роли Бенкендорфа Коля прекрасно изъяснялся на том языке.
Словом — первый парень на деревне. Одна беда — неразделенная любовь, начавшаяся прямо с первого курса.
В отличие от большинства, Алка Ларионова уже снималась до ВГИКа в фильме про Мичурина. Да у кого — у самого Довженко! Но на первом курсе еще не звездила. Когда поступала, Герасимов даже не хотел ее брать — нескладная какая-то, толстая, курносая. Спасла Макарова, разглядела в ней возможную красавицу и талантливую артистку, уговорила мужа. Но с условием — худеть! И уже начиная с сентября первокурсница села на рисовую диету. К седьмому ноября превратилась в нечто такое, что на нее беззастенчиво оглядывались, на лекциях то и дело зыркали, убеждаясь: да, это та самая Алка, которая поначалу не рассматривалась. За ней сразу стали все ухлестывать, но она ни на кого не обращала внимания, мстила за сентябрь, когда никто ее не замечал.
В ноябре Эол и Лида крепко поссорились. Студентам показывали фильм Роберто Росселини «Рим — открытый город». Беседина восторгалась, а Незримов бессердечно заявил:
— Да пошли они куда подальше, эти итальяшки! Сами за Гитлера воевали вместе со своим Муссолини, их под Сталинградом пачками клали, они стадами в плен сдавались. Не веришь, спроси у Кольки Рыбникова. А теперь те же макаронники стали снимать про то, какие они были антифашисты.
— При чем тут это? — вспыхнула Лида. — В кино главное не политика, а искусство. А фильм сильнейший.
— В кино все главное, и прежде всего — историческая правда. Если она нарушается, мне такое кино не нужно, будь оно хоть трижды душещипательным.
— Вот-вот, то, что для всех пронзительное и возвышающее, для тебя всего лишь душещипательное.
— Неправда, я не такое бревно, чтобы не отличать возвышенное от душещипательного.
— Просто хочешь вопреки всем свое мнение...
— Ну, знаешь ли...
— Ну, знаешь ли! Не хочу больше с тобой разговаривать, раз ты такой.
— Какой?
— Самовлюбленный и напыщенный.
— Ну и ладно! Пожалеешь еще!
— Нет, не пожалею. — И пошла прочь своей изящной походкой, оглянулась и выстрелила: — Бревно! Бревно! Бревно! Ёлка-палка!
Незримов горел от негодования:
— Не случайно в ее фамилии бес запрятан!
Взял да и подкатил к Ларионовой:
— Алка, ты мне нравишься, выходи замуж.
Она рассмеялась:
— Не получится.
— Почему это?
— Не хочу быть Незримовой. Алла Незримова — фу!
— Можешь под своей фамилией оставаться.
— Ну уж нет, жена должна носить фамилию мужа.
— А чем Алла Незримова плохо?
— Не нравится, вот и всё. Эол и Алла тоже как-то смешно звучит. Будут дразнить: Ёлка-Алка.
— Ну и ладно! — разозлился он. — Пожалеешь еще!
Конечно, подкатывал он к ней несерьезно, Алка хоть и красивая, но не в его вкусе. А Рыбников как-то пронюхал и строго напомнил о себе:
— Если кто к ней будет лыжи вострить, убью и не раскаюсь.
Бедный Коля! Алка крутила любовь с кем угодно, только не с ним. Первым делом — с Натансоном. Он работал вторым режиссером как раз на том довженковском «Мичурине».
— Брось, Алка, — уговаривал ее Коля. — Ну кто такое этот Натансонишко? Вечный вторежик. То у Пырьева, то у Довженко. Кстати, мне вот ни тот ни другой не нравятся.
— А мне нравятся.
— Ну конечно! Куда нам! Там ведь и Жаров снимался, и Бондарчук. Кстати, у тебя с ними ничего не было?
— Не хамите, Рыбников!
— А с самим Довженко?
— Если бы с самим, я бы не такую малепусенькую роль имела.
А потом случилось и совсем страшное — Алку окрутил не кто-нибудь, а самый близкий Колькин друг Вадик Захарченко, сосед по общежитской комнате. Коля стучится, а дверь закрыта изнутри и ее никто не отпирает. Слышно только, как шушукаются. Он отошел подальше, встал у окна, полчаса ждал, вдруг из двери высунулась голова Захарченко, зыркнула по сторонам, Коля еле успел за угол спрятаться, и вот уже — мать честная! — из той же двери вытряхнулась кудрявая голова, тоже оглянулась по сторонам, никого не заметила и потянула за собой всю остальную Ларионову, как ни в чем не бывало зашагавшую по коридору общаги. Удар ниже пояса!
