Во время гулянки Заяц докапывался до какого-нибудь здоровенного мужика, тот поначалу терпел, пожимал плечами, переводил на шутку, а потом молча выкидывал Зайца с крыльца. Заяц плакал, ругался, дрался, и в конце-концов убегал "к собачкам", дескать, только они его и понимают. С похмелья болел, отлеживался несколько дней.
От постоянного приспособления, униженья стал хитрым, пронырливым. Все шнурил, выслеживал, распутывал следы, кичился своей дотошностью, способностью разгадать, кто что делал, кого добыл, куда ходил. Убили сохатого, приехали ночью. Он на берегу, не успели глазом моргнуть — уже в лодке, мешки с мясом ощупывает. Бывало шуганут — злоба, обида уходит вглубь, копится, вырывается по пьянке скандалом.
Баба Шура, тоже одинокая жительница заброшенного станка была связана с Лешей старой дружбой-враждой. Коротая долгие зимы, знали друг друга насквозь, ссорились до ненависти, часто из-за пустяков, мирились — деваться некуда, в одной деревне живут, все равно ходить друг к другу, выручать то тем, то этим. Оба маленькие, вечно в фуфайках, рукавицах — гномы, лешие ли какие. Бабка не любила Лешу за хитрость, лживость. В порыве ненависти, брезгливости вскричала раз, что мол, противный, мелкий, "косточки, как у зайца", так бы и придавила, чтоб "хрустнули". Рассказывала с презреньем, как он однажды засадил в торосах нарту и со зла и бессилья "все уши собакам изгрыз".
На станцию Зайца устроил начальник, человек надутый и своеобразный, раз в году наведывавшийся сюда из Москвы, как в свое имение. И в экспедиции и местные мужики его не любили за барство, бутафорство — все строил грозного, но справедливого отца-начальника, за глупые выходки — приезжая, первым делом поднимал "вопрос о собаках" — все кроме его собственной должны были быть привязанными под страхом расстрела. Был один заведующий станцией, смоленский мужик из охотоведов. Его сука, на редкость рабочая лайка, попала в особую немилось, пришлось ее увезти в соседнюю деревню, потом контрабандно вернуть и держать тайно на чердаке. Начальник прознал, требовал выдать, басил: " — Я не одну собаку застрелил!". Славик, заведующий, вывел жену, детей, собак и корову и сказал что-то вроде: " — Бей уж всех тогда!"
Зайца Слава на дух не переносил. Начальник оформил Зайца охотинспектором, но, естественно, курицам на смех, потому, что физически тот был к работе такой непригоден — "вихря" продернуть не мог, ездил на "ветерках". Слава по весне караулил на озере уток, и когда возвращался домой, его подкараулил Заяц, составил на него протокол. Слава взъярился, отобрал у того ружье, пнул как следует. Я вошел к Зайцу, когда он пищал по рации: " Принимайте меры! Д. совсем распоясался, руки распускать начал, у меня вырвал из рук ружжо, а меня выбросил под угор! Да! Да! Как поняли? А меня выбросил под угор, прием!". Мужики потом передавали друг другу уже в перепутанном виде: "Десятый! Слыхал — егеришка-то в М., дак грит кто-то ему руки вырвал и под угор выбросил!"
Фамилия начальника было Сырко, и все за глаза звали его Сыром. Сыр давно знал Зайчика, опекал, взял на работу, когда тот оказался в беде и не у дел. Заяц платил Сыру верностью и уважением и находился в глупой роли: все сидят экспедиционной оравой и костерят Сыра, и вроде он несогласен и в душе протестует, а неудобно перед ребятами — не поймут, да и не нальют. Все называют начальника Сыром, а он придумал Сэром, вроде и от народа не отделяется, и уважительность сохраняет.
Наблюдал, подмечал, докладывал начальнику, за что бывал хвален: "Пиши мне все как есть, Лексей Евдокимыч, правды не бойся, я тебя всегда пойму и поддержу". Протащенный начальником силой в местную инспекцию, работы не делал, и раз приехали настоящие инспектора и устроили Зайцу разнос. Лихие, примчались на двух лодках, один с эскаэсом, другой с Макаровым:
— Так. Ну что тут, что за такой егерь, где работа? Гнать его к едрене матери!
Все происходило прилюдно, за столом, за бутылкой:
— Значит так Лексей Евдокимыч, будем работать? А? Что? Ладно, давай так! Дадим тебе лодку — "прогресс", "вихря" дадим? А? Справишься?
