— Валентина, мне в голову пришла пара интересных мыслей. Я тут отслеживал передвижения русских войск…
— О чем мы говорим?
— О мире, Вэл. Россию знаешь? Большую такую империю? Второй Варшавский договор? Парней, которые правят Евразией — от Нидерландов до Пакистана?
— Так они же не публикуют эту информацию, Питер.
— Конечно нет. Зато очень даже публикуют расписания своих пассажирских и грузовых поездов. Ну я и заставил свой комп просчитать эти расписания и таким образом выяснить, когда обычные маршруты используются для тайного перемещения войск. Загнал туда сведения за последние три года. И получается, что последние шесть месяцев парни гоняют туда-сюда на всех парах. А значит, Россия готовится к войне. К войне на суше.
— А Лига? А жукеры? Они куда денутся?
Валентина не вполне понимала, к чему ведет Питер, но он довольно часто втягивал ее в такие вот споры касательно мировой обстановки. Он проверял и обкатывал на ней свои идеи, но и она училась лучше формулировать свои мысли, строить дискуссию. И хотя они придерживались противоположных точек зрения на то, каким должен быть мир, они редко расходились во мнениях о его нынешнем состоянии. И Питер, и Валентина уже давно научились читать между строк новости, поставляемые безнадежно неграмотными и непроходимо тупыми журналистами. Новостным стадом, как их называл Питер.
— Полемарх у нас русский, так? И ему по должности положено знать, что происходит во флоте. В общем, либо они выяснили, что жукеры больше не представляют опасности для Земли, либо скоро состоится генеральное сражение. Так или иначе, война с жукерами будет окончена. И сейчас они готовятся к тому, что случится после войны.
— Если они перемещают войска… Это может осуществляться только с ведома Стратега.
— Внутренние перевозки. Все в пределах стран Варшавского договора.
Валентина всерьез забеспокоилась. Со времен Первого нашествия страны всячески поддерживали видимость мира и сотрудничества. Питер обнаружил трещину в здании миропорядка. Валентина отлично представляла себе, каким был мир, пока жукеры не навязали планете единство.
— И опять все станет как было.
— Кое-что изменится. Теперь, когда у нас есть щиты, ядерное оружие можно положить на полку. Нам придется убивать друг друга тысячами, а не миллионами. — Питер ухмыльнулся. — Вэл, это просто обязано было случиться. Что мы имеем? Международную армию и Международный же космический флот под фактическим руководством Северной Америки. Но как только война окончится, эти международные войска сразу растворятся в воздухе, потому что вместе их держит только страх перед жукерами. Однажды утром мы проснемся и обнаружим, что все союзы и альянсы распались и пошли прахом. Все, кроме одного — Варшавского договора. Это будет очень интересное сражение: доллары против пяти миллионов лазеров. Да, мы хозяйничаем в Поясе астероидов, но там очень быстро кончаются изюм и сельдерей — без поставок-то с Земли. А на Земле хозяевами будут они.
Больше всего беспокоило Валентину то, что Питер говорил о грядущей катастрофе поразительно беспечно.
— Питер, интересно, почему у меня возникло ощущение, что ты думаешь обо всем этом как о золотом шансе для некоего Питера Виггина?
— Для нас обоих, Вэл.
— Тебе всего двенадцать лет. А мне — десять. Есть даже специальное слово для людей нашего возраста. Нас называют детьми. И обращаются с нами как с мышками.
— Но, Вэл, мы же с тобой отличаемся от обычных детей. Мы не так думаем. Не так говорим. И самое главное — не так пишем!
— Напомню, наша дискуссия началась с угрозы убить меня. Питер, по-моему, мы слегка отклонились от темы.
И все ж ее охватило приятное возбуждение. О да, писала она куда лучше Питера. Они оба понимали это. Питер сам признал это однажды. Мол, он умеет находить в людях то, за что они себя ненавидят, и потом шантажирует их этим, тогда как Вэл сразу видит то, что людям в себе нравится, и к ним подлизывается. Выражение циничное по форме и правильное по сути. Валентина кого угодно могла заставить согласиться с ее точкой зрения, могла убедить человека, что ему хочется именно того, чего она хочет, чтобы ему хотелось. А Питер мог лишь заставлять людей бояться того, чего он хотел, чтобы они боялись. Когда он впервые объяснил все это Валентине, та не согласилась. Ей хотелось верить, что она выигрывает в спорах потому, что права, а не оттого, что умнее. Она постоянно твердила себе, что она не такая, как Питер, и не хочет манипулировать людьми, даже не пытается этого делать, — и все же ей нравилось знать, что она способна влиять на взрослых, не только на их действия, но и на желания. Ей было стыдно получать удовольствие от этой власти, но время от времени она пользовалась ею. Чтобы заставить учителей и одноклассников сделать то, что ей хотелось. Чтобы убедить в чем-то мать или отца. Иногда ей даже Питером удавалось управлять. И это было страшнее всего — она понимала Питера настолько, что могла залезть в его шкуру и посмотреть изнутри. В ней было больше от Питера, чем она решалась признать, хотя иногда она все же отваживалась думать об этом. Вот и сейчас, пока Питер говорил, в ее голове неотвязно крутилось: «Ты мечтаешь о власти, Питер, но по-своему я намного сильнее тебя».
