— Судя по положению вещей, — сухо промолвила Джейн, — этот адрес им ничего не даст. К тому времени, как флот доберется до планеты, от Лузитании даже пылинки не останется.
— Поражаюсь, с какой надеждой ты смотришь на будущее, — фыркнул Миро. — Я вернусь через час, приведу людей.
Вэл, ты займись припасами.
— Сколько брать?
— Сколько влезет, — пожал плечами Миро. — Как сказала одна личность: «Жизнь — это чистое самоубийство». Понятия не имею, насколько мы там застрянем, поэтому чего гадать?
Он открыл шлюз корабля и шагнул на посадочное поле неподалеку от Милагра.
7
Я предлагаю ей этот жалкий, потрепанный временем сосуд
Как устроена память?
Разве наш мозг — кувшин, заполненный воспоминаниями?
И кувшин разбивается, когда мы умираем?
А наши воспоминания пропитывают землю
и теряются?
Или мозг — это карта, которая ведет извилистыми путями
и заглядывает в потаенные уголки?
А когда мы умираем, карта теряется,
но, возможно, какой-то пытливый путник
сможет пройти по этим чужим ландшафтам
и отыскать то сокровенное, что скрывалось в
наших запутанных воспоминаниях.
Хань Цин-чжао, «Шепот Богов»
Морское каноэ скользило к берегу. Оно долго казалось неподвижным и приближалось так медленно, что почти незаметно было, как вырастают гребцы, в очередной раз возникая над волнами. Но перед самым берегом каноэ вдруг показалось огромным: оно резко набрало ход, полетело по морю, прыгая к берегу с каждой новой волной, и хотя Ванму понимала, что сейчас оно не движется быстрее, чем раньше, ей хотелось крикнуть гребцам, чтобы они шли поосторожнее, что каноэ идет слишком быстро, что его не удержать и оно может в щепки разбиться о берег.
Наконец каноэ преодолело последнюю волну, и его нос, шурша, врезался в песок под бурлящей прибойной водой; гребцы выпрыгнули и потащили каноэ, как детскую тряпичную куклу, на берег, к линии высокого прилива.
Каноэ оказалось на сухом песке, и сидевший посередине его старик медленно встал. «Малу», — подумала Ванму. Она ожидала, что он будет высохший и сморщенный, как старики Пути, согнутые над тростями под тяжестью лет, как креветки.
Но спина у Малу была прямой, как у молодого, а тело — массивным, широким в плечах, плотным от налитых мускулов и прослойки подкожного жирка. Только украшения наряда и седые волосы отличали его от гребцов.
Движения этих крупных мужчин не были движениями толстяков, как не были ими и движения Грейс Дринкер. Они двигались величаво, грандиозно, как дрейфуют континенты или как плывут по океану айсберги, да, как айсберги, скрытые водой на три пятых своих огромных размеров, дрейфуют по морю. Движения гребцов были исполнены грациозности, и все же в сравнении с достоинством движений Малу напоминали о суетливости колибри и резкости бросков летучих мышей. Величавость Малу не была искусственной, она не была просто вывеской, впечатлением, которое он пытался создать. Она была в совершенстве его движений, полных гармонии с окружающим миром. Он нашел верную скорость для своих шагов, правильный темп для взмахов рук. Его тело вибрировало в согласии с глубокими, медленными ритмами земли. «Я вижу, как по земле ходит гигант, — подумала Ванму. — Впервые в своей жизни я вижу человека, само тело которого излучает величие».
Малу подошел не к Питеру и Ванму, а к Грейс Дринкер; они обнялись, заключив друг друга в крепкие, почти тектонические объятия. «Наверное, горы вздрогнули, когда они обнялись. — Ванму почувствовала, что дрожит. — Почему я дрожу?
Не от страха. Я не боюсь этого человека. Он не причинит мне зла. И все же я дрожу, видя, как он обнимает Грейс Дринкер. Я не хочу, чтобы он повернулся ко мне. Не хочу, чтобы он остановил на мне свой взгляд».
Малу повернулся и впился взглядом в глаза Ванму. Его лицо ничего не выражало. Он просто завладел ее глазами. Она не могла отвернуться, но в ее застывшем взгляде не было ни вызова, ни силы — просто нельзя было смотреть в сторону, пока Малу требовал ее внимания.
Потом он посмотрел на Питера. Ванму хотела повернуться и понаблюдать, почувствует ли Питер силу в глазах этого человека. Но повернуться она не смогла. Когда же наконец, через довольно продолжительное время, Малу отвел взгляд, она услышала, как Питер с обычной своей грубостью буркнул: «Сукин сын!», и поняла, что и его пробрало.
