Но он ошибался, их нельзя понять; Говорить о смерти других людей можно только потому, что мертвецы молчат и не могут исправить наших ошибок. Эндер мертв, и он не может поправить меня, поэтому некоторым из вас покажется, что я все сказала верно, вы подумаете, что я Говорю о нем правду, но правда состоит в том, что ни один человек не может понять жизнь другого человека. Нет такой истины, которую возможно познать, есть только история, которая нам кажется правдивой, история, которая, по словам остальных, истинна, история, которую хотят принять за правду. Но все это ложь».
Пликт выпрямилась и попыталась начать Говорить, представив себе, что Говорит отчаянно, безнадежно рядом с гробом Эндера. Только Эндер еще не был в гробу, он еще лежал на постели, через кислородную маску ему в легкие проникал воздух, в вены вливалась глюкоза — он пока что не умер. Он просто замолк.
— Одно слово, — прошептала она. — Одно слово от тебя.
Губы Эндера шевельнулись.
Пликт должна была сразу позвать остальных. Новинью, уставшую от рыданий и дежурившую у дверей палаты. Валентину, его сестру; Элу, Ольядо, Грего, Квару, четырех его приемных детей; и многих других, собравшихся в больничном коридоре, ожидающих возможности взглянуть на него, услышать хоть словечко, коснуться его руки. Если б можно было распространить эту весть по мирам, какой скорбью откликнулись бы люди, которые помнили его Речи, ведь он целых три тысячи лет путешествовал с планеты на планету. Если б только можно было открыть его настоящее имя — Голос Тех, Кого Нет, автор двух — нет, трех — великих книг Голосов, и вместе с тем Эндер Виггин, Ксеноцид, две личности в одной хрупкой оболочке, — какие огромные волны потрясения затопили бы вселенную!
Нахлынули бы, затопили, отступили и улеглись. Как и все волны. Как каждое потрясение. Остался бы лишь параграф в исторических книжках. Несколько биографий. Спустя несколько поколений появилась бы биография, которая бы в корне пересмотрела жизнь Эндера. Статьи в энциклопедиях. Примечания в конце переводов его книг. Вот она, эта недвижность, в которой угасают великие жизни.
Губы его шевельнулись.
— Питер, — прошептал он.
И снова замолк.
Что это означает? Он все еще дышит, показания приборов не изменились, его сердце бьется. Но он позвал Питера. Означает ли это, что он жаждет жить жизнью своего творения, юного Питера? Или в лихорадке он зовет своего брата, Гегемона?
Или того брата, которого знал еще мальчиком? «Питер, подожди меня. Питер, я справился? Питер, не бей меня. Питер, я ненавижу тебя. Питер, за твою улыбку я могу умереть, я могу убить». Каков смысл его послания? Что должна Сказать Пликт об этом слове?
Она отошла от его кровати. Подошла к двери, открыла ее.
— Я прошу прощения, — тихо произнесла она, обводя взором полную людей комнату. Многие из собравшихся всего несколько раз слышали, как она говорит, а некоторые вообще никогда не услышали от нее ни слова. — Он заговорил неожиданно, я не успела никого позвать. Но он может опять прийти в себя.
— Что он сказал? — спросила Новинья, поднимаясь на ноги.
— Всего лишь имя, — ответила Пликт. — Он сказал: «Питер».
— Он звал какое-то отродье, которое притащил из космоса?
Не меня? — горько проговорила Новинья. Но это было сказано под действием успокоительных лекарств, которые дали ей доктора, они сейчас управляли ее речью, ее слезами.
— Мне кажется, он зовет своего умершего брата, — сказала Валентина. — Новинья, ты не хочешь зайти к нему?
— Зачем? — прошептала Новинья. — Он же звал не меня, он звал его.
— Он без сознания, — объяснила Пликт.
— Видишь, мама? — сказала Эла. — Он никого не звал, он просто говорил вслух, во сне. Но это уже что-то, он начал говорить, это добрый знак…
Но Новинья наотрез отказалась идти к Эндеру. Вот так и получилось, что когда Эндер открыл глаза, вокруг его кровати стояли Валентина, Пликт и четверо его приемных детей.
— Новинья… — проговорил он.
— Она плачет у дверей, — произнесла Валентина. — Боюсь, она немного переборщила с лекарствами.
— Ничего, — улыбнулся Эндер. — Что случилось? Насколько я понимаю, мне стало плохо.
