— Не шути с этим, Питер, — предупредила Ванму. — Религия связана с самыми глубокими чувствами, которые испытывают люди. Любовь, что исходит от этого кипящего котла, самая сладкая, самая сильная, но и ненависть — самая жаркая, а гнев — самый яростный. Пока чужаки держатся подальше от святынь, полинезийцы — мирный, гостеприимный народ. Но стоит тебе ступить в свет священного огня, берегись, ибо нет более страшного, коварного, беспощадного врага.
— Ты что, опять насмотрелась голозаписей? — осведомился Питер.
— Я читала, — поправила его Ванму. — Я прочла несколько статей, написанных некой Грейс Дринкер.
— А, — усмехнулся Питер. — Так ты уже знаешь о ней.
— Я понятия не имела, что она самоанка, — пожала плечами Ванму. — Она не больно-то о себе распространяется.
Если хочешь узнать о Малу и его месте в самоанской культуре Пасифики — может, эту планету лучше называть Лумана'и, как называют ее туземцы, — прочти какие-нибудь статьи Грейс Дринкер, или какого-нибудь ее оппонента, или последователя. У нее есть отдельная работа, посвященная Ататуа, вот как я наткнулась на ее имя. И она пишет о влиянии философии Уа Лава на самоанцев. Мне лично кажется, что когда Аимаина впервые заинтересовался Уа Лава, то первым делом он обратился к трудам Грейс Дринкер, а уж потом забросал ее вопросами. Вот так и началась их дружба.
Но ее связь с Малу не имеет ничего общего с философией Уа Лава. Малу представляет более древние верования, которые появились задолго до нынешних дней, но Уа Лава по-прежнему опирается на этого человека, во всяком случае на этой планете.
Некоторое время Питер внимательно рассматривал ее. Она чувствовала, как он переоценивает ее, как приходит к убеждению, что голова у нее на плечах все-таки имеется, что в конце концов она может оказаться полезной. «Что ж, Питер, неплохой результат, — подумала Ванму. — Какой недюжинный умище ты продемонстрировал, обнаружив наконец, что я могу мыслить не только интуитивно и афористично, но и аналитически. Не вписалась я в отведенную тобой роль».
Питер поднял свое перекошенное тело со стула и выпрямился.
— Что ж, пойдем встретимся с ней. Ты, главное, побольше цитируй ее работы. Спорь с ней.
* * *
Королева Улья отдыхала, отложив положенное количество яиц. Ее рабочие спали в ночной тьме, хотя вовсе не темнота помешала им прийти в пещеру, которая заменяла Королеве Улья дом. Просто ей надо было побыть одной, наедине с собственным разумом, забыть о тысячах глаз и ушей, рук и ног рабочих.
Все из них требовали ее неотрывного внимания, чтобы исправно исполнять работу, но чтобы заглянуть внутрь себя, чтобы пройти по тем сетям, которые люди называют филотическими, ей были нужны все возможные резервы. Дерево-отец по имени Человек объяснил ей как-то, что в одном из человеческих языков это имеет нечто общее с любовью. Связи любви. Но Королева Улья считала иначе. Любовь — это яростное совокупление с трутнями. Любовь — это гены, только и думающие о воспроизведении, воспроизведении и еще раз воспроизведении. Филотические связи — это нечто иное. Они требовали добровольной самоотдачи, которая была подвластна только разумному существу. Существо могло обратить свою преданность туда, куда требовалось. Это было больше, чем любовь, потому что давало не просто случайный результат. Когда существ связывает преданность друг к другу, они становятся огромным единством, новым, цельным и нерушимым.
«Вот я, к примеру, привязана к тебе», — сказала она Человеку, начиная сегодняшнюю беседу.
Подобным образом они разговаривали каждую ночь, связываясь друг с другом разумами, но еще ни разу не встречаясь. Да и как они могли встретиться, если ей все время приходилось проводить под землей, тогда как он пустил корни у ворот Милагра? Но разговор разумом всегда правдивее, чем разговор на Любом языке, и они знали друг друга лучше, чем если бы увидели и дотронулись друг до друга.
«Как всегда, ты начала мысль с середины», — пожурил Человек.
«А ты, как всегда, понял меня с полуслова, так какая разница?».
— И она рассказала ему о том, что произошло между ней, юной Валентиной и Миро.
