— Понятно! — кивнула Светлова водителю. — Нюрнбергский младенец. Очередной вариант.
— Какой-какой младенец, вы говорите? — поинтересовался водила, прожевав наконец мясо. — Нюрнбергский?
— Нюрнбергский младенец. Что-то вроде того, что вы имели в виду, когда сказали “как Маугли”. Только городской вариант.
— Это как же так?
— Ну, есть в истории человечества некоторое количество необъяснимых, неразгаданных случаев и таинственных, несколько жутковатых историй. Так вот, например, в городе Нюрнберге обнаружили однажды на улице неизвестно откуда взявшегося обнаженного молодого человека в возрасте эдак лет двадцати… Однако стопы ног у него были как у младенца и речь развита на том же уровне. Откуда он взялся, где находился эти двадцать лет своей жизни, никто не знал, никто не мог ответить на эти вопросы. Ну, вот так и вошел он в историю под именем Нюрнбергского младенца.
— А что… Похоже! Похоже на нашу Немую. Только, говорят, она была одетая.
Водила доел свое тушеное мясо с макаронами — запах шел, кстати сказать, от этого блюда очень аппетитный — и попрощался.
— Пора в путь-дорогу! — пропел он. Аня помахала ему вслед.
С таким слухом и голосом, вообще-то, не следовало бы петь, мимоходом подумала Светлова.
— Хочу вас обрадовать…
Несмотря на то что Богул встретил Анну столь многообещающей фразой, вид у него был отнюдь не радостный.
— Ну, обрадуйте, — столь же тускло, в тон, ориентируясь на выражение его кислого лица, заметила Светлова.
— Дело Фофановой закрывается. Ее смерть квалифицирована как самоубийство. Несколько экзотическое, правда, самоубийство… Но что делать? Современная жизнь становится все сложнее, и смерть, по-видимому, тоже.
— Да что вы говорите? Интересное наблюдение.
— Да. Супруга Фофановой мы поставили в известность.
— А он?
— Ну, а что он? Сказал, что он о нас думает, повернулся резко и покинул наше гостеприимное заведение. Вон видите, штукатурочка немного осыпалась у дверного косяка? Это когда они-с дверью хлопали.
Судя по совсем скисшей физиономии Богула, то, что сказал ему супруг Фофанов, было действительно малоприятным.
— Ну, а что все-таки он вам сказал? — поинтересовалась бестактно Светлова.
Вопрос был явно лишний. Но у Светловой вдруг прорезалась несвойственная ей мстительность — захотелось отплатить Богулу за то, что она застряла из-за него в этой глухомани и испортила себе отдых.
— А вы будто и не догадываетесь что? Ну что Фофанов может сказать? Сказал, что мы менты безмозглые и только, мол, взятки брать умеем. Ну и дальше в том же роде. Вообще-то он лаконичный. Много времени выражение чувств у него, к счастью, не заняло.
— Да, но какие оскорбительные выражения! — лицемерно посочувствовала Светлова. — И неужели вы, грозный Богул, не привлекли его за то, что он вас этак честил? Да еще при исполнении служебного долга?
— Да такого замучишься привлекать! Я еще пожить, знаете ли, хочу.
— Да-да.., конечно, — скорбно в знак согласия закивала Светлова. — Это вам не одинокую беззащитную женщину задерживать. С Фофановым-то особо не разбежишься.
— Ну… Собственно, мы вас больше не задерживаем… Вопросов к вам больше нет. Можете покинуть наш город.
— Я свободна? — обрадовалась Аня.
— Свободны вы были всегда. Свобода и несвобода — это, знаете ли, внутреннее состояние индивидуума.
— Богул, ну как можно быть настолько непохожим на мента? Вы хоть знаете, что вы совершенно не похожи на милиционера?
— Да? А на кого я похож?
— На преподавателя истории.
Богул поправил на переносице свои железные, как у народовольца Желябова, очочки и с неподдельным интересом уставился на Светлову:
— По пятибалльной системе вам, Светлова, пять баллов с плюсом.
— Неужели угадала?
— В точку.
— А чего тут делаете? — Аня обвела рукой своеобразного дизайна интерьер милицейского кабинета.
— Видите ли, в нашем городе единственное место, где платят мужчинам зарплату, — это милиция, а у меня ребенок недавно родился.
— Ах вот что! — Светлова понимающе закивала.
— Именно поэтому я тут и служу.
— Ну что ж, очень рада была познакомиться. — Анна с восторгом освобожденного из неволи пожала лейтенанту руку и направилась к выходу.
