— Елена не имеет права голоса в политических делах, — резко перебил меня Агамемнон. — Только я и мой брат уполномочены вести переговоры, отнюдь не его жена.
— Я женщина и потому лучше понимаю чувства женщины, — возразила я.
— Чувства тут ни при чем! — заревел Агамемнон.
Парис и Эней хранили молчание. Я по-прежнему не сводила глаз с Париса и впервые за всю свою жизнь почувствовала, как желание пронизывает мое тело. Я хотела коснуться его, присвоить, посадить на цепь и не отпускать ни на минуту. И в то же время я не пожалела бы для него ничего, с готовностью отдала бы даже свою жизнь, если б он попросил. А между тем мы с ним еще ни словом не обменялись наедине.
О Афродита! Воистину ты самая могущественная из обитателей Олимпа. Ты поработила мои мысли, чувства, разум.
Но назад, на свободу, я не хотела. Став бесправной рабой, я почувствовала себя живой, как никогда.
Я шла к себе в комнату походкой легкой, как у нимфы. Куда подевалась усталость? Ее будто рукой сняло. Я готова была взлететь, как в день состязаний на берегу Еврота, только теперь я хотела лететь не навстречу финишу, а навстречу Парису.
Не переставая мечтать, я позволила служанкам раздеть меня. Я послушно поднимала руки вверх, чтобы они сняли платье, опускала голову, чтобы они расплели волосы.
— Дорогая царица, постель готова!
Моя служанка взяла сосуд с розовым маслом, вылила несколько капель и коснулась моей шеи.
— К сожалению, розы еще не расцвели, — сказала она.
«Расцвели, уже расцвели», — хотела сказать я, но вместо этого пожала ей руку и поблагодарила:
— Спасибо тебе.
Я легла, накрылась льняным покрывалом. Мне хотелось поскорее остаться наедине со своими чувствами. Закрыв глаза, я вспоминала пещеру, мириады роз, морскую пену. Потом свой сонвидение, пастуха. Пастуха, которого встретила здесь. Но из пастуха он превратился в троянского царевича. Как все это понять? Голова моя шла кругом.
Парис… Его зовут Парис. Что-то я слышала о нем не так давно. О нем ли? Да-да. Рассказывали, якобы его бросили в горах умирать, а он спустя время вернулся к Приаму, своему отцу.
Но почему его обрекли на смерть? Он здоров, у него нет физических недостатков. Почему родители приговорили сына к смерти? Такой участи могут подвергнуть дочь, которая виновата уже тем, что она девочка. Но чтобы царского сына… Конечно, у Приама столько сыновей, что ему, наверное, все равно: одним больше или меньше… Вспомнила. Кажется, речь шла о дурном предзнаменовании.
Подумать только — Парис мог умереть. Эта мысль была мне нестерпима. Он чудом остался жив, чудом приехал в Спарту.
Парис. Почему меня так влекло к нему, а не к Энею, который не менее красив? Не знаю, не могу объяснить. От одного взгляда на Париса кровь загорелась у меня в жилах — вот и все объяснение.
Шум заставил меня открыть глаза. Менелай бросил плащ с тяжелой брошью на сундук. Он решил навестить меня этой ночью. Служанки не погасили лампу, и в ее свете я могла видеть его широкую грудь, покрытую туникой, мускулистые руки, которые он поднял, чтобы снять одежду.
После встречи с Афродитой изменилось ли мое отношение к мужу? Смогу ли я наконец взглянуть на него глазами, полными желания? Как я стремилась к этому! Больше всего на свете я хотела стать одной из тех счастливых жен, которые питают к мужу и уважение, и страсть!
Он подошел ближе. Я закрыла глаза. Было страшно открыть их.
Он сел на кровать, которая подалась под его тяжестью.
— Ты совершила дальнее путешествие. Надеюсь, оно было интересным?
Его голос был теплым и мягким.
— Да, очень. Я принесла тебе моллюсков, как ты просил.
Я открыла глаза.
Он протянул руку, чтобы погладить меня по щеке.
Я отпрянула, с трудом сдерживая дрожь отвращения.
Так, значит, обновленными глазами я смотрела только на Париса! Вот в чем заключалась скрытая жестокость Афродиты. Я едва не заплакала и отвернулась к стене.
Мы лежали рядом друг с другом, лежали тихо, как много ночей прежде. Я ненадолго соскальзывала в сон и снова возвращалась в реальность: так луна плывет по небу, исчезая за облаками и выныривая вновь. В конце концов, поняв, что уснуть не удастся, я встала и накинула плащ.
