Но греки тоже потеряли вождей, двух своих лучших воинов — Ахилла и Аякса. Наши лазутчики сообщали, что среди оставшихся распространяются упаднические настроения: после стольких лет войны Пергам стоит как стоял. А потом их ряды стала косить эпидемия чумы. Греки молились, спрашивали богов, чем прогневили их.
Но боги молчали, поскольку эпидемию наслали не они. Ее вызвали одежды из храма Аполлона, подброшенные Геланором.
— Греки, как сумасшедшие, все время гадают по внутренностям животных и полету птиц, но не получают ответа, — говорил Геланор с мрачным удовлетворением и одновременно с горьким сожалением. — Все получилось, как я планировал. Но какая ужасная участь — планировать гибель соотечественников!
Я смотрела, как он устал и постарел по сравнению с нашей первой встречей. Что же я сделала с ним, со своим верным другом! Пустившись в авантюру, я сбила с пути порядочного человека, и теперь он вынужден каждый день травить своих соотечественников и считать это хорошо сделанной работой. Солнце садилось, и в сгущающихся сумерках мне открылось, что мы — часть тьмы.
Утешать родителей приходилось дочерям Приама и Гекубы — Креусе, Поликсене, Лаодике, Илоне, Кассандре. Их пощадили вражеские стрелы и копья, но, если Троя падет, участь сестер будет куда горше участи погибших братьев. В захваченном городе у женщин две судьбы: молодых насилуют и угоняют в рабство, а старых жестоко убивают. Третьего не дано. Никому не суждено спастись после падения города. Ахилл, наиболее жестокий завоеватель, погиб, и, даже если Троя падет, он не пронесется смертоносным ураганом по улицам города, убивая огнем и мечом. Но остались другие, которые хотят подражать своему герою. А подражать жестокости легче всего — в отличие от силы и доблести. Трусы так всегда и поступают.
Оставалось надеяться, что греки, усталые и павшие духом, отступят перед кажущейся неприступностью наших стен и уплывут. Ведь, как я уже сказала, видеть сквозь стены они не могут и не могут знать, насколько близка Троя к краху.
Я проснулась в слезах. Ночью мне было странное видение, прозрачное и четкое, как кристалл. Но когда я пыталась удержать его, чтобы рассказать всем, оно начинало дрожать, подпрыгивать и расплываться. Я видела нечто деревянное, огромных размеров и странных очертаний, оно надвигалось на нас. Что это было? Словом я не могла назвать. Но каким-то образом оно несло смерть.
И еще я видела переодетого Одиссея на улицах Трои. Он шел в отрепьях нищего. По улицам Трои бродило множество нищих, и в таком обличье Одиссей легко бы среди них затерялся. Но что могло заставить его проникнуть в город? Неужели у греков не хватает лазутчиков?
Позже он будет рассказывать, что я встретила его, узнала и помогла ему. Ложь. Этот человек все время лжет, чтобы достичь своих целей. Мне жаль Пенелопу, которой приходится ждать такого мужа.
Я закричала во сне, ибо огромная деревянная фигура означала гибель Трои.
Я села на кровати. Сквозь ставни пробивался утренний свет. Комната была такой, как всегда. На красно-синих фресках цвели цветы, пели птицы. Отполированный пол блестел, разрисованный первыми лучами. Все казалось вечным и неизменным. Но сон показал, как хрупок и уязвим мой мир, существующий лишь по милости безжалостного времени.
И все же он не может исчезнуть, он должен сохраниться, думала я. Какая иллюзия! Все погибает. Нет больше матушки, Париса, моей собственной молодости. Почему же эта комната должна сохраниться? Почему должна сохраниться Троя?
— Они уплыли! — Эвадна ворвалась в комнату стремительно, как молодая. — Греки уплыли!
Мой сон… Он наверняка связан с этим известием. Я приподнялась на постели.
— Они что-нибудь оставили?
— Какая разница? — всплеснула руками Эвадна. — Главное, что они уплыли. Часовые видели, как корабли отчаливали в море. Лазутчики говорят, греческий лагерь полностью сгорел! Говорят, греков так измучила чума, что они больше не могли сражаться. — Эвадна разговорилась и не могла остановиться, как вырвавшийся на волю ручей.
— Я спрашиваю, оставили греки что-нибудь или нет? — Мне было жаль портить ей радость, но мой вопрос имел слишком большое значение.
