Все молча смотрели на Париса, иногда переглядываясь, как бы спрашивая друг друга: «Он сошел с ума?»
Парис прочистил горло и продолжил рассказ:
— Три богини — жена Зевса Гера, его дочери Афина и Афродита — явились мне на горе Ида и потребовали, чтобы я выбрал одну из них.
Деифоб ухмыльнулся:
— С какой целью?
— Я должен был выбрать прекраснейшую из них.
— О чем тут спорить? Ни Гера, ни Афина не славятся красотой, хотя, конечно, боги все прекрасны, — заметил Антенор.
— Ты повторяешь мою ошибку, — ответил Парис. — Я всегда думал, что бог или человек гордится своими достоинствами и скрывает свои слабости. Разве может быть абсолютное совершенство?
— Сынок, может, перейдешь к делу? — спросил Приам.
— Я думал, это никого не касается, кроме трех богинь и меня. Теперь я вижу, что ошибался. Когда имеешь дело с богами, это касается всех. Кроме того, богини не желали признавать свои слабости. Воинственная Афина, которой нет равных в ведении справедливой войны, хотела, чтобы ее признали красивейшей. Так же и другие богини. Поэтому они решили подкупить меня. Меня, смертного, которого могли смести с лица земли мановением пальца! В результате я выбрал Афродиту. Теперь Гера и Афина прогневались на меня, а вместе со мной за выбор бедного Париса, похоже, должны расплачиваться все троянцы.
— О бедный сын мой! Какая тяжесть обрушилась на тебя! Но все равно я пока не понимаю, каким образом эти события привели к нынешнему затруднительному положению.
— Гера и Афина пребывают в гневе. Они не делают различия между мной и троянцами. Они жаждут мести.
— А что же Афродита? — спросил Антенор.
— Увы, на войне от нее не много проку, — пожал плечами Парис.
Всех охватило волнение. Никто даже не обратил внимания на то, что Парис не объяснил, как именно Афродита соединила нас с ним. Никто не спросил и о том, что сулили ему богини, пытаясь подкупить.
— Мы находимся в этом положении по воле богов. Они всему причиной. Я был только орудием в их руках, — закончил свою речь Парис.
— Тогда мы должны попытаться исправить положение, — заговорил Эсак, который до сих пор молчал.
Я помнила его по более раннему совещанию, на котором обсуждался вопрос отправки Калхаса к оракулу; он походил на зверька с острыми блестящими глазами.
— Я давно заметил, что в отличие от людей богов легко отвлечь и задобрить. Немного лести, хорошая жертва — и готово.
Эсак старался выглядеть одновременно насмешливым и усталым.
— В этом случае не существует способа примирить их, — ответил Парис. — Приговор вынесен.
— Ни один приговор не является окончательным и может быть пересмотрен, пока тягающиеся стороны живы, — возразил Гектор. — Ты должен пойти на то же место и умилостивить их.
— Но их там больше нет.
— Они могут являться где захотят, и они появятся там, как только узнают о повторном суде.
— Но я-то все равно не изменю своего решения!
— Притворись, будто ты передумал. Скажи им что-нибудь приятное. Они это любят, — посоветовал Эсак.
XXXIX
Как только мы остались одни, в безопасности своего алькова, я притянула Париса к себе и шепнула ему — даже тише, чем шепнула, выдохнула:
— Ты должен рассказать мне в подробностях о том дне на горе Ида.
Я боялась, чтобы нас никто не подслушал — ни боги, ни люди.
Он повернулся ко мне, и в золотистом свете лампы я не столько услышала, сколько по губам прочитала его ответ:
— В то время я был еще пастухом и однажды в сумерках задремал на берегу ручья. Коровы разбрелись кто куда, но еще не пришла пора загонять их. Я лежал вот так…
Показывая, он распростерся на кровати и подложил руки под голову.
— Мелькали сны — легкие, быстрые видения. Фиалки пахли под головой. И вдруг… Я сначала подумал, что это сон. Меня окружили три женские фигуры. Я мог видеть сквозь них, но это не показалось мне странным. Я привстал, сел на траве.
Он опять показал, как это было.
— Потом я прошептал: «Чего вы хотите от меня?» Они приказали мне встать на ноги и снять сандалии. Я подчинился. Тогда они велели мне следовать за ними. Я ступал по прохладной траве, которая на ощупь напоминала полированный мрамор. Они привели меня на берег пруда, уединенного и укрытого в сени деревьев.
