По выключке из корпуса я около года метался по разным петербургским пансионам. Содержатели их, узнавая, что я тот самый, о котором тогда все говорили, не соглашались держать меня. Я сто раз готов был лишить себя жизни. Наконец поехал в деревню к моей матери. Никогда не забуду первого с нею свидания! Она отпустила меня свежего и румяного; я возвращаюсь сухой, бледный, с впалыми глазами, как сын Евангелия к отцу своему. Но еще же ему далече сущу, узре его отец его, и мил ему бысть и тек нападе на выю его и облобыза его. Я ожидал укоров, но нашел одни слезы, бездну нежности, которая меня тем более трогала, чем я менее был ее достоин. В продолжение четырех лет никто не говорил с моим сердцем: оно сильно встрепетало при живом к нему воззвании; свет его разогнал призраки, омрачившие, мое воображение; посреди подробностей существенной гражданской жизни я короче узнал ее условия и ужаснулся как моего поступка, так и его последствий. Здоровье мое не выдержало сих душевных движений: я впал в жестокую нервическую горячку, и едва успели меня призвать к жизни.
Восемнадцати лет вступил я рядовым в гвардейский Егерский полк, по собственному желанию; случайно познакомился с некоторыми из наших молодых стихотворцев, и они сообщили мне любовь свою к поэзии. Не знаю, удачны ли были мои опыты для света; но знаю наверное, что для души моей они были спасительны. Через год, по представлению великого князя Николая Павловича, был я произведен в унтер-офицеры и переведен в Нейшлотский полк, где нахожусь уже четыре года.
Вы знаете, как неуспешны были все представления, делаемые обо мне моим начальством. Из году в год меня представляли, из году в год напрасная надежда на скорое Прощение меня поддерживала; но теперь, признаюсь вам я начинаю приходить в отчаяние. Не служба моя, к которой я привык, меня обременяет; меня тяготит противоречие моего положения. Я не принадлежу ни к какому сословию, хотя имею какое-то звание. Ничьи надежды, ничьи наслаждения мне не приличны. Я должен ожидать в бездействии, по крайней мере душевном, перемены судьбы моей, ожидать, может быть, еще новые годы! Не смею подать в отставку, хотя, вступив в службу по собственной воле, должен бы иметь право оставить ее, когда мне заблагорассудится; но такую решимость могут принять за своевольство. Мне остаётся одно раскаяние, что добровольно наложил на себя слишком тяжелые цепи. Должно сносить терпеливо заслуженное несчастие - не спорю; но оно превосходит мои силы, и я начинаю чувствовать, что продолжительность его не только убила мою душу, но даже ослабила разум.
Вот, почтеннейший Василий Андреевич, моя повесть. Благодарю вас за участие, которое вы во мне принимаете; оно для меня более нежели драгоценно. Ваше доброе сердце мне порукою, что мои признания не ослабят вашего расположения к тому, который много сделал негодного по случаю, не всегда любил хорошее по склонности.
Всей душой вам преданный. Баратынский.
Согласитесь, с педагогической точки зрения история в высшей степени замечательная и, как сказал бы Макаренко, доказывающая «великое могущество педагогики». Действительно, как легко сделать из прекрасного интеллигентного мальчика «шалуна», то бишь просто вора.
И вот еще что интересно. Е. А. Баратынский несомненно внес большой вклад в русскую поэзию. Его стихи, однако, это по содержанию типичная «поэзия отчаяния», стихи мрачные, пессимистические. В чем причина этого? Не уходит ли она корнями в детство поэта?
История вторая. В одной из книг известный английский писатель Дж. Даррелл рассказывает о некой своей приятельнице, аргентинке, очаровательной женщине по имени Бебита. Бебита отличалась замечательной способностью: она всех людей считала хорошими, добрыми, золотыми. А надо сказать, что в Аргентине все шоферы - бандиты бандитами. По рожам видно. А Бебита говорит: это прекрасные люди! Даррелл с ней спорит, он ни за что не согласен такое признать. Но вот Бебита садится в автомобиль, заводит разговор с шофером, и шофер меняется прямо на глазах. Он вежлив, он благообразен, он помогает донести вещи (бесплатно), он действительно прекрасный человек! Но при этом Даррелл совершенно точно знает, что этот же самый шофер, не будь Бебиты, вел себя по-другому.
