Город и впрямь не выпустит травника из своих каменных рук.
Никет вздохнул, вскочил, беспокойно походил по комнате, поглядывая в окно и словно ожидая, что рассерженные горожане вот-вот появятся из-за угла дома напротив. Потом принялся звякать посудой, переливая закипевшую воду и заваривая чай, подсыпая душистых травок. Запахло мятой.
— Давно все это было, — выдохнул Никет наконец севшим голосом. — Слишком давно… Ни к чему ворошить снова.
Занимаясь привычным делом, он постепенно утрачивал суетливость в движениях, успокаивался, возвращал себе уверенность.
— Вот что… — Две чашки из черного, разрисованного золотом фарфора утвердились на столе. Глиняный закопченный чайник, задышав паром, выплеснул в каждую из чашек порцию темного, почти слившегося цветом с чашкой напитка. — До темноты тебе все равно нельзя никуда идти. Так что сиди и жди. А я в архиве поищу. Авось найдется чего про Ратушу. У земляков полно было тайных ходов…
Брюс встрепенулся.
— Я могу помочь.
— Нет, — Никет качнул головой, поставив рядом с чашками корзину с хлебом и печеньем. — В моем архиве особый порядок, только я и разберусь. Не страшись, там не так много бумаг, чтобы одному не справиться. Книги земляков уничтожали с тщанием…
Заварец у Никета был отменным. Терпкий, с легкой горчинкой. Или Брюс просто соскучился по горячей пище? Чтобы вот так, из нормальных чашек, без привкуса дыма от костра, без плавающих насекомых… И запах приятный! Мята и еще что-то знакомое…
Никет тоже взял свою чашку в ладони и теперь пристально глядел, как плещется жидкость. Не отрываясь минуту, две… Словно не решался поднять голову и посмотреть на Брюса. И снова, в который уже раз за день, он напомнил Брюсу его самого, тогда, в лесу, когда он подсыпал Элии снотворное.
Что?!!
…Никет, обрывающий лепестки с сухих соцветий, висящих над плитой. А еще знакомый аромат… Так пахнет жечка! Даже в небольших дозах вызывает почти мгновенный паралич. Хоть и временный, но…
— Извини, парень. — Никет наконец поднял взгляд на Брюса. Лицо травника ожесточилось, морщины затвердели, кожа обтянула заострившиеся скулы. Костистый нос блестел, как клюв. — Мне в этом городе жить, и не хочется ссориться с соседями. Им нужен виноватый. А я уже был им однажды… Неприятно. — Глаза Никета остекленели, но губы шевелились, выплевывая яд, облеченный в слова: — Мага и впрямь трудно победить… Но можно перехитрить… Я ведь предупреждал Гербора, что они злятся. Они мне говорили, чтоб не смели мы тревожить спящее под городом чудовище. Грозили… А он только смеялся… Самодовольный и самовлюбленный… Он бы, может, и выкрутился, а я? Да и как он смел беспокоить то, что сильнее его тысячекрат? Он бы всех тут убил! — Впервые со времени их знакомства Никет повысил голос.
Брюс пытался встать со стула, не слушая. Но слова кислотой травили душу, проникая даже через накатывающую сонную одурь.
— …они сказали, что позволят мне уйти, если я выдам им Гербора… Я знал, что поступаю правильно! Он не смел губить этих людей! Лучше один, чем они все… Я дал ему чаю… Как тебе. С травами я давно дружен, я говорил?.. Он пытался бороться, но…
Никет с искренним, кажется, сожалением наблюдал за конвульсиями жертвы. Брюс целился на входную дверь, но она плясала, мечась из стороны в сторону.
— …Они пришли и забрали его. Убили и похоронили. Сказали, под фонтанцем. А меня обманули, не позволив уйти… Я их понимаю, я бы побежал за помощью… Наверное… С тех пор я живу в городе. Только пришлось все фонтаны забить землей. Мне все слышался голос Гербора, когда ветер гулял по трубкам. Он разговаривал со мной… Сказал, что не отдаст мне душу… А люди без души живут вечно! — Никет хрипло, каркающее рассмеялся.
Брюс шарахнулся. Вроде, не так много и выпил. Но этого хватило.
Сухо брякнула, переворачиваясь в очередной раз, колба песочных часов. Равнодушный механический тритон пялил деревянные глаза. В них горели, отражаясь, искры.
Комната закружилась, из окостеневших Брюсовых пальцев выпала наконец и покатилась по столу чашка из черного фарфора, поблескивая золотым узором. Птица-Травник клонилась к Брюсу, будто намереваясь долбануть клювом, добить ослабевшего…
