— Проваливай, Шеридан. Сейчас же. Тут тебе не долбаные «Огненные колесницы».[42]
Парку хотелось, чтобы те чувства, которое он испытывал, были лишь праведным гневом и стремлением защитить и уберечь Элеанору. Чтобы к ним не примешивалось… кое-что еще… Ощущение, что эти люди потешаются и над ним.
Бывали моменты (не только сегодня, а каждый день с тех пор, как они встретились), когда он стыдился Элеаноры. Он видел, как разговаривают люди, и не сомневался, что речь о них. Гадкие моменты в автобусе, когда Парк был уверен, что все смеются над ними.
В такие минуты Парк подумывал: не отодвинуться ли от нее?.. Не разбежаться с ней, нет. Само это слово казалось диким и неуместным. Просто… слегка сдать назад. Вернуть те шесть дюймов, которые когда-то их разделяли…
Он вертел эту мысль в голове так и эдак… До тех пор, пока не видел Элеанору.
В классе за партой. В автобусе, где она ждала его. Над книжкой в кафетерии.
Где бы это ни случалось, как только он видел Элеанору — все мысли о шести дюймах исчезали из его головы. Он даже подумать не мог о том, чтобы отодвинуться от нее. Он вообще ни о чем не мог думать.
Кроме того, чтобы притронуться к ней…
Кроме того, чтобы сделать ее счастливой…
— Ты сегодня не идешь тусоваться? — спросил Кэл. — Я тебя правильно понял?
Они сидели в читальном зале, и Кэл поглощал жидкий пудинг со вкусом ириски. Парк — как мог — понизил голос:
— Кое-то изменилось…
— Кое-что? — переспросил Кэл, сунув ложку в стаканчик с пудингом. — Ты скурвился — вот что изменилось. Так бывает, да. Довольно часто в последнее время, кстати сказать.
— Нет. Вовсе даже нет. Понимаешь, тут дело в девушке…
Кэл подался вперед.
— Ты завел девушку? Типа того?
Парк почувствовал, что краснеет.
— Типа того. Да. Вообще-то, я не хочу это обсуждать.
— Но мы ведь придумали план….
— Это ты придумал план. Дерьмовый план, говоря между нами.
— Ты худший в мире друг, — сказал Кэл.
Элеанора
Она так нервничала, что не смогла притронутся к ланчу. Отдала Дениз свою индейку со сливками, а Биби — фруктовый коктейль.
По дороге домой Парк заставлял ее повторять его телефон. А потом все равно написал его в тетрадке. Элеанора спрятала номер среди названий песен.
«Пять к одному».
— Это пятерка, — сказал он. — Ты запомнишь?
— Да мне не нужно, — ответила она. — Твой номер уже в моем сердце.
— А это просто «три», — продолжал он. — Не могу придумать песню с тройкой. А вот «Лето 69». Тут запомни шестерку, а про девятку просто забудь.
— Ненавижу эту песню.
— Боже, я знаю… Слушай, не могу вспомнить ни одной песни с восьмеркой.
— «Восемь дней в неделю», — сказала она.
— Восемь дней в неделю?
— Это песня «Битлз».
— О… вот почему я ее не знаю. — Парк записал.
— Твой номер уже в моем сердце, — повторила она.
— Я просто боюсь, что ты забудешь, — тихо сказал Парк. И кончиком ручки отодвинул пряди волос, упавшие на глаза.
— Не забуду. Никогда. — Возможно, она будет повторять этот номер на смертном одре. Или сделает татуировку на своем сердце, которое Парк когда-нибудь наконец вырвет у нее из груди. — Я хорошо запоминаю числа.
— Если ты не позвонишь мне в пятницу, потому что забудешь номер…
— Может, дать тебе номер отца? И ты сам наберешь, если я не позвоню в девять.
— Отличная мысль, — сказал он. — Серьезно.
— Но не вздумай звонить в другое время.
— Я так себя чувствую, как будто… — Он рассмеялся и отвел взгляд.
— Как? — спросила она, подтолкнув его локтем.
— Будто у нас свидание. Глупо, да?
— Нет.
— Мы вроде как каждый день вместе…
— Но не вместе на самом деле, — сказала она.
— Словно у нас пятьдесят надзирателей.
— Жутких надзирателей, — прошептала Элеанора.
— Да, — сказал Парк.
Он сунул ручку в карман. А потом взял Элеанору за руку и с минуту держал, прижимая к груди. И это было прекраснее всего на свете. Она родила бы ему детей и отдала обе свои почки…
— Свидание, — сказал он.
— Почти…
