Он больше не ездил на автобусе, потому что теперь оба кресла принадлежали только ему.
Впрочем, и импала была полна воспоминаниями.
Иногда по утрам, приезжая в школу пораньше, Парк сидел в парковочном лоте, опустив голову на руль. А все то, что осталось от Элеаноры, витало вокруг. И он чувствовал, что задыхается…
В школе было не лучше.
Ее не было в раздевалке. И на английском. Мистер Стезман сказал, без Элеаноры нет смысла читать «Макбета» по ролям. «Стыдись, супруг! Ты же воин! Не робей!» — продекламировал он.
Она больше не приходила на ужин. И не прижималась к нему теплым боком, когда он смотрел телевизор.
Вечера большей частью Парк проводил лежа на кровати. Просто потому, что это было единственным местом, где не осталось ее отпечатка.
Он лежал на кровати и никогда не включал стерео.
Элеанора
Она больше не ездила на автобусе. Дядя сам отвозил ее в школу. Он убедил ее пойти туда, хотя до конца учебного года осталось всего четыре недели и все уже готовились к экзаменам.
В новой школе не было азиатов. Даже чернокожих не было.
Когда дядя собрался в Омаху, Элеанора сказала, что не поедет. Он провел там три дня, а когда вернулся — привез черную дорожную сумку с ее вещами. К тому времени у Элеаноры уже была новая одежда. И новая книжная полка. И магнитофон. И упаковка из шести пустых кассет.
Парк
Элеанора не позвонила в первый вечер.
Она и не обещала, что позвонит, — как понял теперь Парк. И не обещала, что напишет. Парку казалось, что это само собой разумеется. Что она непременно проявится…
Когда Элеанора вышла из фургона, Парк ждал перед домом дяди.
Был уговор, что он уедет, как только ей откроют дверь, как только станет ясно, что дома кто-то есть. Но он не мог уехать вот так.
Он увидел, как женщина, открывшая дверь, крепко обняла Элеанору и утащила ее в дом. Он подождал еще — просто на случай, если Элеанора передумает. И решит, что ему все же можно войти.
Но дверь больше не открылась. Парк помнил свое обещание — и уехал. Чем скорее я окажусь дома, думал он, тем скорее услышу ее.
Из первого же придорожного кафе он послал Элеаноре открытку. «Добро пожаловать в Миннесоту, край тысячи озер».
Когда он приехал домой, мама подбежала к порогу, чтобы обнять его.
— Все нормально? — спросил отец.
— Да, — сказал Парк.
— Что с фургоном?
— Цел и невредим.
Отец вышел из дома, чтобы убедиться в этом самолично.
— Ты… — сказала мама. — Я за тебя так волновалась.
— Все нормально, мам, я просто устал.
— А как Элеанора? — спросила мама. — Она в порядке?
— Думаю, да. Она не звонила?
— Нет. Никто не звонил.
Как только мама выпустила его из объятий, Парк пошел в свою комнату и написал письмо Элеаноре.
Элеанора
Когда тетя Сюзанна открыла дверь, Элеанора едва не плакала.
— Элеанора! — повторяла тетя. — О боже мой! Элеанора! Что ты здесь делаешь?
Элеанора пыталась сказать, что все в порядке. Неправда. Она бы не оказалась здесь, будь все в порядке. Но по крайней мере никто не умер.
— Никто не умер, — сказала она.
— О господи! Джоффри! — позвала тетя Сюзанна. — Подожди здесь, милая. Джофф!
Оставшись одна, Элеанора вдруг осознала, что не следовало прогонять Парка так быстро.
Не надо было отпускать его.
Она открыла дверь и выбежала на улицу, но Парк уже уехал. Его фургона нигде не было видно.
Элеанора обернулась. Тетя с дядей смотрели на нее с порога.
Телефонные звонки. Мятный чай. Дядя и тетя разговаривали на кухне еще долго после того, как она отправилась в постель.
— Сабрина…
— Их пятеро.
— Мы должны забрать их оттуда, Джоффри.
— Что, если она сказала неправду?
Элеанора вынула из заднего кармана фото Парка и разгладила его на одеяле. Парк был не похож на себя. Октябрь — это же целая жизнь тому назад. А теперь она попала в другой мир. Земля вращалась слишком быстро. Элеанора не знала, где она теперь.
Тетя дала ей несколько своих пижам — у нее был тот же размер, — но Элеанора снова надела футболку Парка, как только вышла из душа.
Она пахла им. И ароматической смесью сухих лепестков. И его домом. И мылом. И парнем. И счастьем.
Элеанора рухнула на кровать, ощущая пустоту внутри.
Никто никогда не поверит ей.
Элеанора написала матери письмо.
