Витшко подошел к курильщику, обменялся с ним парой фраз. Тот обернулся и крикнул картежникам. Те без особой охоты собрались, спрятали карты, подняли свои рюкзаки; попрощавшись с солдатами, они подошли к силезцу.
Смит наблюдал за всем этим, спрятавшись за первыми деревьями леса; когда же встретился с группой за первым поворотом шоссе, то спросил про этих русских.
— Нормальные ребята, — сказал рыжий.
Тем временем Витшко собрался уходить.
— Мы еще увидимся? — спросил его американец.
По своей привычке контрабандист лишь пожал плечами.
— Сомневаюсь, — буркнул он, пожал Смиту руку и ушел. Трое молодых людей проводило его взглядами.
— Сука старая, — скрипнул постриженный налысо.
Смит почувствовал, что самое время взять ситуацию в свои руки.
— Смит, — сказал он, протянув руку.
Он боялся, что те по каким-то причинам проигнорируют его жест, но опасения были напрасными. Рыжий занялся представлением.
— Ян, Михал, Анджей. — Сам он был Михалом, Анджей — это мрачный стриженный, а Ян — третий, худой бородач с шрамом над глазом.
Смита заинтересовало звучание имен, чисто польское; даже сам их подбор вызывал смутные ассоциации.
Когда он спросил об этом, в ответ услыхал смех.
— Ясное дело, что в бумагах все по-другому! Сам ведь знаешь, закон об именах. Но это наши настоящие имена.
Все правильно, он знал. В двадцать четвертом, наряду с Законом о языке, в жизнь вошел и закон об именах, приказывающий давать детям лишь те имена, которые находились в официальном советском реестре, меняли даже излишне польские отчества. Так что у этой троицы в бумагах наверняка были вписаны какие-нибудь Иваны, Алексеи, Михаилы. Только, начиная с момента восстания, по Надвислянской Республике прокатилась волна замены имен, из этого получилась даже своеобразная мода.
— А я Яхим Вельцманн, — сказал Смит. — Репатриированный еврей из Сибири.
— Прекрасно, — кивнул рыжий Михал. — Очень хорошо. Оборудование в рюкзаке?
— Ага.
— Это уже хуже. — Он почесал бровь. — Ну ладно, чего-нибудь придумаем.
— Где Выжрын?
— Тихо, тихо.
— Говорят, что он выступил с Балкан.
— Что ж вы хотите, весна.
— А слыхали, что Чернышевский мертв?
— Что, снова? — скривился Анджей. — У этого Посмертцева никакого чувства меры. Сколько ж можно? Настоящий цирк устроил.
Посмертцев был министром обороны России.
Михал глянул в небо.
— Ну ладно, пошли. Денек хороший. Нечего тут торчать как старые дятлы.
Он махнул Анджею, и мрачный направился вперед, наверняка в качестве разведывательного авангарда. Смит и двое оставшихся быстро потеряли его из виду, впрочем, поначалу они шли очень медленно, позволяя тому отойти на максимальное расстояние. Но потом темп марша сделался просто убийственным.
— Оружие у вас имеется? — просопел Смит.
— Успокойся, — посоветовал ему через плечо Михал, который шел на несколько шагов спереди.
Только Смит вовсе не успокоился и теперь уже обратился к идущему справа от него Яну, который до сих пор молчал.
— Это далеко? Сколько дней?
Тот лишь пожал плечами.
В конце концов американец сдался, жалко было терять дыхание. Лишь только когда они встали на короткую дневку у ручья, он попытался вновь.
— А ты вообще встречался с ним?
Ян усмехнулся ему, заговорщически подмигнул, подтянул свитер и клетчатую рубашку, открывая черную футболку с логотипом MGM, серебристой надпечаткой НЕУЛОВИМЫЙ КСАВРАС и фотографией Джона Фортри в роли Ксавраса Выжрына; за актером клубилось желто-багровое пламя, мчался танк, бежало несколько типов, пуляющих из влодов от бедра, а сам до безобразия красивый Фортри, в рваной камуфляжной куртке, с металлической пластиной с изображением Девы Марии на груди, с кавалерийской саблей на боку и ужасных размеров гранатометом в руке хищно скалился в объектив.
Рыжий увидал это и взбесился.
— Говорил же тебе, придурок! Что, обязательно было напяливать? Обязательно? И что только у тебя в голове, мозги или дерьмо? Ведь из-за тебя всех могут пришить! Урод!
Смит вновь глянул на рекламную футболку. За нечто подобное здесь пуля в лоб. Действительно: странные вещи получают ранг символов. Впрочем, он уже ничему не удивлялся, Москва и не могла отреагировать иначе, этот голливудский блокбастер является политическим фактом, и его невозможно игнорировать. Человека, которого бы сцапали с записью этого фильма, несомненно признали бы виновным, самое малое, в государственной измене. Футболка тоже практически гарантирует смерть — рожа Джонни Фортри получила значение политической декларации.
