- Вот как... Эгоистично и грубо... Может быть. Я знаю, что в этом Эксперименте мы наделали много ошибок, но поверь, исправляя одни ошибки, мы тут же совершаем другие, и от этого никуда не деться. Возьми, хотя бы, Эксперимент на Зирейте...
- О Зирейте мы еще поговорим в свое время.
- Прости, я отвлекся. Что ты хочешь предложить?
- Еще одно вмешательство.
- О, их было много. Я бы сказал - слишком много. Ничего не помогает, уверяю тебя. Главная ошибка была допущена в самом начале Эксперимента, и от нее и происходят все беды. Впрочем, ход истории заставляет задуматься о том, что, возможно, это была и не ошибка. С этим можно спорить, можно категорически не соглашаться, и я стою как бы посередине - соглашаюсь и отрицаю одновременно. Это сложный вопрос. Другое дело, что вмешательства эти были, как бы сказать... мелкими, что ли. Мы могли бы заменять жестоких и глупых правителей двойниками и править миром через них, но мы этого не делаем. Мы предоставляем людям полную свободу действий. Пусть люди управляют собой сами. А какого рода вмешательство предлагаешь ты?
- Это должно быть последнее вмешательство. Людей надо спасать, причем не только от самих себя, но и от вас, экспериментаторов. Мир надо затопить любовью. Только любовь спасет людей. Я собираюсь спуститься туда. Я должен родиться там человеком, пройти путь от рождения до смерти и дать им новую веру. Веру в любовь. Они должны полюбить друг друга как самих себя. Они должны переделать сами себя, только так они смогут выжить без поддержки извне. Без вашей поддержки. И после этого, последнего, вмешательства людей надо предоставить самим себе.
- Едва ли затея обречена на успех. Ничего хорошего из этого не выйдет. Но идея интересна, не спорю. Нам она не приходила в голову. Мы подумаем об этом.
- Ты сказал - подумаем? Отец, ты можешь запретить мне?
- Значит ты уже решил? И никакие уговоры не подействуют?
- Да.
- Хорошо... Однако - не торопись. Мы просчитаем все последствия...
- Не надо просчитывать. Там, где речь идет о любви...
- Понимаю. Ты советовался с Матерью?
- Я не советовался. Я просто изложил ей свою идею. Так же как и тебе. Со мной ведь ничего не случится. Что-то может случиться с человеком, которым я стану. Его могут убить. Он может умереть от болезней...
- Ну, уж об этом мы позаботимся...
- Умоляю тебя - не надо. Все должно быть естественно.
- Люди могут не поверить тебе.
- Поверят.
- Тебе придется творить так называемые чудеса. Только чудеса могут заставить их поверить во что бы то ни было. Убеждением и любовью ты не обойдешься. Это удивительно туговерующие существа.
- Что ж, если надо...
* * *
До двенадцати лет Ешу был обычным ребенком - играл со сверстниками, дергал девчонок за косы, дрался, лазал по заборам, шалил. Отец никогда не наказывал его. Даже когда Ешу разбил его любимую вазу караимского фарфора, которой он очень дорожил - единственную дорогую вещь в доме даже тогда отец ничего не сказал. В его глазах на мгновение мелькнуло бешенство и тут же сменилось испугом. Отец поспешно отвел глаза и вышел. Мать молча убрала черепки и инцидент был исчерпан. Мать всегда смотрела на Ешу с обожанием, но Ешу замечал, что обожание это было какое-то странное, что-то еще пряталось в глазах матери, но что - Ешу никак не мог уловить. До двенадцати лет он мало задумывался над этим, но после того, как начал видеть Сны, что-то переменилось в нем и он вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
Вот, например, Мафу. Когда он расшалился и разбил кувшин, не караимского фарфора, а обычный глиняный кувшин, которому цена - грош, его отец так выпорол, что крики было слышно за два квартала. Ешу видел, как старики, вечно сидящие на скамейке под яблоней во внутреннем дворике, услыхав крики, покивали головами и заговорили о том, что детей за шалости надо наказывать, а как же, обязательно, если детей не наказывать, они вырастут разбойниками, это мыслимое ли дело - не наказать сорванца, сегодня не накажешь за кувшин, завтра он голову кому-нибудь разобьет... Ешу часто слышал такие разговоры, и не понимал, почему же не наказывают его. Однажды он решил выяснить это у родителей и прямо спросил: почему? Они переглянулись и отец начал говорить что-то о том, что они его очень любят и не считают нужным наказывать, ведь он мальчик умный и сам понимает, что хорошо, а что плохо, и зачем же его наказывать... При этом Ешу никак не мог поймать его взгляд и понял, что отец обманывает его. Нет, в том, что они любят его, Ешу не сомневался, это была чистая правда, но что касается наказаний, тут Ешу почувствовал, что они боятся его наказывать. Это было непонятно. Как будто он был чужим ребенком в семье, любимым, но все-таки чужим, а чужих детей никто никогда не наказывал, это считалось неприличным, примерно так же неприличным, как изрубить дерево, об которое стукнулся и набил шишку. Мол, не ты посадил, не тебе и рубить...
