Левиафан с ужасом смотрел на лицо девушки и даже в такой момент искал капли лжи и притворства. Лилит жалостливо улыбалась, а по щекам текли слезы, и смысл их был не ясен, то ли они от боли, то ли от извинений, то ли от счастья. Вампир был поражен тем, что услышал. Он стоял с надменным лицом, потому что даже не успел изменить его выражение, и рассматривал девушку, пытаясь понять ее странное поведение.
– Ну почему же ты молчишь? – зарыдала она. – Неужели я не достаточно извинилась? Я больше не могу слушать пустоту этого дома и смотреть на тебя, словно на призрака. Ты же еще не призрак, ты еще существуешь, ты еще живой… или нет? Ты не хочешь больше существовать для меня? Ну, так скажи мне об этом, не мучай…
Лилит опустилась на колени и закрыла лицо руками, пытаясь скрыть слезы, зная, что они бесят Левиафана. Вампир смотрел на нее свысока, не потому, что гордился или хорошо себя чувствовал. Он просто ждал, когда Лилит поднимет глаза, в которых будет сиять гнусавая радость, лицемерие и ложь. Но этого не происходило. Девушка сидела на полу, скрывая руками лицо, и тихонько вздрагивала и вздыхала, пытаясь убрать слезы и вообще прекратить плакать. Ей становилось еще хуже из-за молчания Левиафана. А он просто боялся. Зная лучше всех, какая Лилит превосходная актриса, его пугала мысль, что в любую секунду, этот душещипательный спектакль может прекратиться, и его в очередной раз высмеют.
Но Лилит слишком хорошо играла, и каменное сердце дрогнуло, первобытный страх спрятался, давая возможность выйти из оцепенения. Вампир опустился к ней и обнял, крепко прижав и медленно поднимая ее с пола.
– Лилит, скажи мне, что все, что ты мне сейчас сказала – это шутка… – Прошептал он ей на ухо с закрытыми глазами. – Как же я хочу, чтобы это была шутка…
Девушка отрицательно покачала головой, всхлипывая у него на груди. В его объятиях ей становилось намного лучше и казалось, что счастье еще не ушло.
– Черт… – Левиафан зажмурился и прижал ее еще сильнее. – Ты влюбилась в меня что ли? Иначе с чего бы тебе стало больно, когда все время было хорошо…Все-таки ты меня удивляешь, как истинная женщина, находясь с тобой я ни черта не понимаю… Но мне эти слова, безусловно, были приятны. Я вообще люблю, когда ты честно говоришь о своих чувствах, а о них я знаю так мало, можно сказать, что я ничего не знаю. В этом случае я сам живу с призраком и его невозможно изучить, что у него на уме, что в сердце. Видны только поступки, которые несут в себе двоякий смыл. Господи, как же ты умудряешься шокировать меня…
–…Не могу я без твоего голоса… – Уткнувшись ему в грудь, Лилит тихо плакала, а хрипловатый голос продолжал говорить. – Ты убиваешь мне нервы, ты радуешь глаз, ты делаешь мне больно, ты облегчаешь мне жизнь. Ты ненавидишь меня. Ты знаешь меня лучше всех. Ты приносишь мне радость, а иногда вываливаешь кучу горя. Ты чувствуешь меня так хорошо, и в тоже время не замечаешь, со спокойным сердцем проходя мимо…Ты меня любишь. Но что за ужас? Вот же она, мерзкая любовь лежит на открытой ладони…А мы с тобой не можем ужиться. Наши с тобой нравы не могут находиться рядом друг с другом. Если бы я была молчаливой статуей, а ты одиноким скульптором, то тогда наши отношения были бы идеальными. Но я не молчаливая статуя, я изворотливая пиявка, а ты не одинокий скульптор, ты кровожадный труп. Мы оба жаждем зла… Даже друг для друга, в наших сердцах для зла больше места, чем для добра. И кажется, что так брезгливо и смешно звучит «я люблю тебя», но эта заезженная до боли фраза несет в себе правду… А толку от этой правды, Левиафан? Абсолютно бестолковая правда… Знаешь, что я себе напоминаю? Асфальт. Черный, грязный асфальт, я такая же, как и он. Вся такая твердая, непробиваемая и мерзкого цвета. А ты долбишься об меня и долбишься, а все бесполезно. А потом, внезапно на небе появляется солнце, и я начинаю таять, впитывая всю грязь. Ты почти полностью погряз во мне и тебе это не нравится. Ты любишь твердую почву, твердых женщин… а я уже промокашка…
– Послушай-ка, промокашка. Видимо, у тебя мимолетное изменение в настроении. Тебе просто грустно, из-за этого ты начинаешь говорить такие вот вещи. То, что происходит между нами почти при смерти, но мы с тобой, чаще всего, конечно же, я, как опытные реаниматологи, воскрешаем зыбкие нити, держащие нас вместе. Знаешь что, милая? Я бы посоветовал тебе привыкать к такому роду взаимоотношений. То, что других между нами быть не может, я давно уже понял, поэтому решил радоваться хотя бы таким. И меня, честно говоря, они почти начали устраивать. Меня забавляет заходить в дом и думать, откуда и что прилетит мне в лицо, как меня обзовут, куда пошлют, куда сами сходят, что опять натворят… Видишь ли, это «разнообразие» видать окончательно свело меня с ума. Мы разрушаем, мы собираем. И когда-нибудь настанет момент, когда будет больше невмоготу собирать. Когда-нибудь мы в последний раз разрушим и больше не соберем… И для меня это будет самая ценная поломка, мусор в этом веке. И вот представляешь, мы строили, рушили, ломали, снова собирали…а потом я смахну все одной рукой, как крошки со стола, и ничего этого не станет. Я рад, что ты извинилась, правда не понял за что, но все равно это было круто! Мне вообще нравятся наши отношения, потому что они искренны. Мы не вешаем друг другу лапшу на уши, говоря о том, что жить не сможем друг без друга, жизни отдадим… Мы с тобой живем для себя, каждый для себя. Я безумно счастлив, что нам хватает смелости признать эту правду, а не утопиться во лжи до момента остановки сердца. А из-за того, что каждый живет для себя, случается то, что случается…
