— Какой вздоръ! Этого не можетъ быть.
— Увѣряю васъ! Другой ему отвѣтилъ — и что-же! Я чувствую, что понялъ и отвѣтъ.
— Тутъ что-то не ладно… Пойдемъ къ нимъ!
Мы подошли…
— Слышите, слышите? Я прекрасно сейчасъ понимаю о чемъ они говорятъ… О томъ, что такой сюжетъ, они уже встрѣчали въ Римѣ… Хотите, я вамъ буду переводить?
— Не стоитъ. Это излишне.
— По… почему?
— Потому что они говорятъ по русски.
Мифасовъ оглядѣлъ фигуру смущеннаго Крысакова и уронилъ великолѣпное:
— Удивительно, какъ вы еще понимаете по русски.
Путь изъ Генуи въ Ниццу былъ ужасенъ. Отвратительные, грязные вагоны, копоть, духота.
Всѣ мы грязные, немытые — и умыться негдѣ.
Ѣдимъ ветчину, разрывая ее пальцами, и пьемъ кьянти изъ апельсиныхъ шкурокъ и свернутыхъ въ трубочку визитныхъ карточекъ.
Солнце склонялось къ закату. Всѣ мы сидѣли злые, мрачные и все время поглядывали подстерегающими взорами другъ на друга, только и ожидая удобнаго случая къ чему-нибудь, придраться.
Въ вагонѣ сразу стемнѣло.
— Удивительно, какъ на югѣ быстро наступаетъ ночь, — замѣтилъ Мифасовъ.
— Не успѣешь оглянуться, какъ уже и стемнѣло.
— Удивительно, какъ вы все знаете, — саркастически замѣтилъ Сандерсъ.
— Въ васъ меня удивляетъ обратное, — возразилъ Мифасовъ.
Вдругь въ вагонѣ стало проясняться, и опять дневной свѣтъ ворвался въ окно.
— Удивительно, — захихикалъ Сандерсъ, — какъ на югѣ быстро свѣтлѣетъ.
Поѣздъ опять нырнулъ въ туннель.
— Удивительно, — сказалъ Крысаковъ, — какъ на югѣ быстро темнѣетъ…
— Чертъ возьми, — проворчалъ Сандерсъ, — какъ быстро время летитъ. Сегодня только выѣхали и уже прошло три денечка.
— Опять темнѣетъ! Четвертая ночка!
— А вотъ уже и разсвѣтъ… Четвертый денечекъ. Съ добрымъ утромъ, господа.
Угрюмо озираясь, сидѣлъ затравленный Мифасовъ.
Чѣмъ дальше, тѣмъ туннели попадались чаще, и до границы мы проѣхали ихъ не меньше сотни.
Когда, по выраженію Крысакова «наступила ночка», я вдругъ почувствовалъ, что какое то тяжелое тѣло навалилось на меня и стало колотить меня по спинѣ. Я съ силой ущипнулъ неизвѣстное тѣло за руку, оно взвизгнуло и отпрыгнуло.
Поѣздъ вылетѣлъ изъ туннеля — всѣ смирно сидѣли на своихъ мѣстахъ, апатично поглядывая другъ на друга.
— Хорошо-же, — подумалъ я.
Едва только поѣздъ нырнулъ въ слѣдующій туннель, какъ я вскочилъ и сталъ бѣшенно колотить кулаками, куда попало.
— Ой, кто это? Черртъ!
Опять свѣтло… Всѣ сидять на своихъ мѣстахъ, подозрительно поглядывая другъ на друга.
— Кто это дерется? Что за свинство, — спросилъ сонный Сандерсъ.
— Дѣйствигельно, — подхватилъ я, — безобразіе! Вести себя не умѣють.
Тьма хлынула въ окна. И опять поднялась въ вагонѣ неимовѣрная возня, ревъ, крики и протесты.
— Стойте! — раздался могучій голосъ Крысакова. — Я поймалъ того, который насъ бьетъ. Держу его за руку… Нѣтъ, голубчикъ, не вырвешься!
Засіялъ свѣтъ и — мы увидѣли, бьющагося въ Крысаковскихъ рукахъ Сандерса.
Всѣ набросились на него съ упреками, но я замѣтилъ, какъ змѣилась хитрая улыбочка на губахъ Мифасова.
Отъ Монте-Карло къ намъ въ купе подсѣли двѣ француженки.
Одна изъ нихъ обвела насъ веселымъ взглядомъ, и вдругъ нахлобучила Крысакову на носъ его шляпу.
— Ура! — гаркнулъ Крысаковъ изъ подъ шляпы. — Отселѣ, значитъ, начинается прекрасная Франція!
Ницца — небольшой городокъ, утыканный пальмами.
Мы попали въ него въ такое время, когда все пріѣзжее народонаселеніе состояло изъ шести человѣкъ: насъ четырехъ и тѣхъ двухъ француженокъ, которыхъ мы встрѣтили въ вагонѣ.
У бѣдняжекъ, очевидно, въ сезонѣ были такія плохія дѣла, что уѣхать было не на что и, поэтому, онѣ влачили вдвоемъ жалкое существованіе, надѣясь на случай.
Но случай не подвертывался, потому что, кромѣ насъ никого не было, а наши принципы удерживали насъ, отъ легкомысленныхъ поступковъ и преступнаго общенія съ женщинами.
Намъ не нужно было тратить много времени, чтобы замѣтить, что вся Ницца живетъ только нами и для насъ; всѣ гостинницы были закрыты, кромѣ одной, въ которой жили мы; всѣ извозчики бездельничали, кромѣ двухъ, которые возили насъ, магазины отпирались для насъ, музыка по праздникамъ на площади гремѣла для насъ, и только легкомысленныя бабочки, кружившіяся около насъ, были внѣ этого распорядка — спросъ на женскую привязанность стоялъ до смѣшного низко.
