– … Ну, вот и деревья, – сказал Проводник.
– Где? Вот это? – вырвалось у Майора.
– Что, не похоже?
– Ммм… Кусты какие-то, – пробурчал Майор. – То ли большие саксаулы, то ли маленькие баобабы.
В чем-то он был прав: растения, которые проводник назвал деревьями, выглядели довольно необычно. Они росли прямо из изумрудного мха, устилающего землю, – морщинистые стволы толщиной с человеческий торс, которые на высоте шестидесяти-семидесяти сантиметров от земли радиально разветвлялись. В общем и целом эти кусты-деревья напоминали формой массивные вазы высотой человеку по грудь. Кроны этих растений были даже не плоскими, а несколько вогнутыми и представляли собой большие неглубокие чаши, сплетенные из ветвей и плотных овальных листьев оливкового цвета. На пологом склоне холма разместилась целая рощица таких деревьев; они росли поодиночке, на таком расстоянии друг от друга, что между ними вполне можно было разъезжать на грузовом автомобиле.
– Ну и ну, – проговорил Доцент, разглядывая эти живые вазы. – Хоть ложись да спи на них… Интересно, выдержат?
– Выдержат, – усмехнулся Проводник. – Между прочим, вы не так уж и далеки от истины, уважаемый: на этих деревьях можно лежать и даже спать, это мягкие и очень удобные ложа… Но нам они послужат в ином качестве, мы их сейчас порубаем на дровишки и разведем костерок…
С этими словами он достал из своего рюкзака топор. Доцент поспешно полез в свой рюкзачище и извлек оттуда туристический топорик. Вдвоем они принялись рубить ближайшие деревья. Те поддавались топорам так же, как и обычные земные деревья, не легче и не труднее. Майор, как всегда, нес караульную службу (такая уж выпала ему доля в этом походе), а Султан, глубоко засунув руки в карманы спортивного костюма и по-стариковски сгорбившись, смотрел вдаль, на едва видневшееся отсюда море.
Вскоре Доцент и Проводник принесли две охапки нарубленных веток и стволов и на открытом ровном месте сложили их по всем правилам. Сухие щепки загорелись быстро, но древесина занималась огнем неохотно, пламя лишь лизало поленья. Проводнику пришлось плеснуть бензина из фляжки, и только тогда костер ярко вспыхнул.
– Солнце садится, – вдруг сказал Султан. Он глядел на темно-желтый диск, который нижним своим краем уже касался горизонта.
– Да, закат красивый, – подтвердил Доцент, мельком глянув туда же. Он, помогая Проводнику, суетился у костра, подкладывая ветки, разбирая рюкзаки и расстилая по земле спальники.
– Я вот что… – произнес Майор задумчиво, щурясь на холмы, медленно поглощаемые сумерками. – На другой планете мы или еще где – не знаю… Но животные всегда и везде боятся огня, верно? Если у нас тут костер, то Хищник вряд ли сюда полезет, верно? Эй, Доцент! Что по этому поводу думает современная наука?
Доцент выпрямился и раскрыл было рот, чтобы ответить, но тут…
… тут зазвучала мелодия.
Все замерли.
Вначале едва слышная, она с каждой секундой становилась все громче. Непонятно, откуда она исходила – казалось, что отовсюду; она лилась прямо из земли… из цветов… из травы и мха… из неба и из моря… Это была песня без слов; очень красивый и нежный женский голос (а может, и несколько красивых и нежных женских голосов, искусно сплетенных воедино) напевал несложную, но очень красивую мелодию. Одна и та же музыкальная фраза повторялась с небольшими вариациями, но она не казалась надоедливой или монотонной, нет; напротив, ее хотелось слушать и слушать без конца, как страдающему от жажды хочется беспрерывно пить, ибо в этой мелодии было заключено многое, очень многое. И грусть, как от неразделенной любви; и отчаяние, как при прощании с солнцем, уходящим за горизонт; и усталость, как после напряженного трудового дня; и нежность матери, убаюкивающей ребенка… И вместе со всем этим – светлая надежда. Надежда на то, что любовь все же найдет взаимность; что солнце утром еще вернется на небосвод; что восстановятся иссякнувшие силы; и что дети пробудятся от светлых и волшебных снов для нового дня, обязательно радостного и интересного, не уступающего по яркости снам…
Везде, везде звучала эта мелодия; мир, и земля, и воздух вокруг были напитаны ею…
