Сижу в камере смертников, на душе муторно. Думаю: "Уж скорее бы все кончилось". Сижу сутки. Вдруг приходит надзиратель, возвращает ремень, часы, все остальное и отпускает. Признаюсь, тогда у меня не было охоты узнавать, по чьему решению отменили приговор. Но узнать пришлось. И совершенно неожиданно. В Москву после войны впервые приехал Мао Цзэдун. Сталин долго его не допускал к себе и наконец устроил в честь Мао в Кремле прием. Деятелей кино туда тоже позвали. Самых-самых. Как мне передавали, Сталин любил смотреть ленты с моим участием: считал, что я на экране и есть тот самый простой русский человек, на котором вся власть держится. Поэтому и в картину "Падение Берлина", где рабочий общается с ним, со Сталиным, пригласили играть именно меня.
Правда, место на банкете в честь Мао Цзэдуна мне отвели не в самом ближнем зале, но не в этом дело. Когда все положенные тосты уже были сказаны, Сталин с Мао пошли вдоль столов. Сталин знакомил большого гостя с присутствующими. Секретарь подсказывал ему фамилию и профессию сидевшего за столом человека, и Сталин представлял того Мао.
Мао Цзэдун здоровался не глядя и еле касаясь ладонью протянутой руки.
Когда остановились возле меня, Сталин без подсказки обратился к Мао Цзэдуну:
- Это артист Андреев, - и, усмехаясь в усы, добавил: - Он меня должен всегда помнить. Была у нас одна история!
Тут же, на банкете, один из бериевских чинов пояснил сказанное: после того как меня тогда, в войну, приговорила тройка, чин этот решил доложить о случившемся вождю. А то вдруг, глядя очередной фильм, спросит: "А почему не снимается этот большой человек, артист Андреев?" И тогда жди беды - полетят и исполнители приговора, и те, кто приговор одобрил.
Сталин выслушал докладывающего и как-то вяло отмахнулся...
- Пусть этот артист еще погуляет!
- Вот так судьба переворачивается, - развел руками Борис Федорович, а я подумал: "Вряд ли Сталина интересовала жизнь самого Андреева. Скорее, ему важна была жизнь на экране андреевских героев, своей простотой и открытым обаянием невольно утверждавших миф о демократичности той "великой сталинской эпохи".
Популярность артиста была огромна - люди, увидев его на улице, начинали улыбаться. Для Бориса Федоровича не было вопроса, как распорядиться популярностью. Он любил помогать людям. Только по моей просьбе он делал это не раз и не два - ездил в райисполком, в милицию, пробивал обмен жилья. Все это без личной выгоды - для низовых работников студии, от которых он не зависел.
Он мог пойти в райисполком, басовито проворковать: "Ласточка", - и секретарше, испытанной в бурях и шквалах приемных дней исполкома, было этого достаточно, чтобы раскрыть двери к председателю, а тому, услышав самоуничижительное андреевское: "Милый человек, помоги мне, старику, в пояс тебе кланяюсь", - оставалось только одно решение - в пользу просителя.
Борис Федорович выходил на крыльцо исполкома с разрешением на обмен площади, молча передавал его заинтересованному работнику студии, только отмахивался в ответ на благодарности и торопливо садился в машину, опаздывая, естественно, на какую-то встречу со зрителями из-за визита в исполком.
Однажды я спросил Андреева, почему он так безотказно отзывается на просьбы. Борис Федорович ответил: "Бог мне многое дал; если я не буду помогать людям, он от меня отвернется!"
Жизнь Вани Курского
Петр Мартынович плакал. Смотрел на себя молодого, улыбчивого, белозубого, с чубом - в фильме "Александр Пархоменко" - и плакал.
В 59-м году режиссер Леонид Луков решил перемонтировать свой фильм "Пархоменко", чтобы вернуть ему экранную жизнь. Нужно было выкинуть сцены со Сталиным и даже упоминания о нем. Осуществить задуманное поручили мне. Я с трепетом вызвал на студию легендарного Алейникова, чтобы переозвучить реплики о вожде в устах его героя Алеши Гайворона. Петр Мартынович не справился с этой элементарной задачей. Эмоции захлестнули его, он, прослезившись, не мог попасть в собственную артикуляцию на экране и, в конце концов, махнув в отчаянии рукой, ушел из павильона, где проходило озвучание. Вместо Алейникова роль переозвучивал пародист Геннадий Дудник.
