(a) контексты негативного обучения (ингибирования);
(b) смешанные типы (например, случаи, в которых выделение слюны одновременно с физиологическим отношением к мясному порошку являет-сятакже инструментальным способом получения мясного порошка);
(c) случаи, в которых субъект способен сделать заключение о некотором виде релевантности (не только физиологической) между двумя или более элементами последовательности. Чтобы это состоялось, субъект должен иметь опыт контекстов, систематически отличающихся один от другого (например, контекстов, в которых некоторый тип изменения одного элемента сопровождается постоянным типом изменения другого элемента). Эти случаи могут быть распределены по решетке возможностей согласно тому, какую пару элементов субъект видит как взаимосвязанную. Есть только пять элементов (обусловленный стимул, обусловленный отклик, вознаграждение или наказание и два временных интервала), однако любая пара элементов может быть связана и каждый элемент пары может представляться субъекту как детерминирующий. Эти возможности, умноженные на наши четыре базовых контекста, дают сорок восемь типов;
(d) случаи (еще не исследованные в экспериментах по обучению, но обычные для межличностных отношений), в которых роли субъекта и экспериментатора меняются местами. Обучающий партнер поставляет начальный и финальный элементы, а какие-то другие лица (или обстоятельства) поставляют среднее звено. Мы видим звонок и мясной порошок как акты поведения участника и спрашиваем: "Чему обучает этот участник?" Значительная часть гаммы привычек апперцепции, связанная с властью и родительским авторитетом, базируется на контекстах этого общего типа.
Самый большой интерес по причине своей малоизвестности представляют павловские паттерны и паттерны механического повторения. Представителям западной цивилизации довольно трудно поверить, что целые системы поведения могут быть построены на иных предпосылках, нежели наша собственная смесь инструментального вознаграждения и инструментального избегания неприятных последствий. Тем не менее кажется, что обитатели Тробриандских островов ведут жизнь, связную и осмысленную видением событий через "павловские очки" и лишь слегка окрашенную надеждой на инструментальное вознаграждение. Жизнь же балийцев приобретает смысл, если мы примем предпосылки, базирующиеся на комбинации механического повторения с инструментальным избеганием неприятных последствий.
Ясно, что для "чистого павловца" возможен только крайне ограниченный фатализм. Он видел бы все события как предопределенные, а себя как обреченного только на поиск предзнаменований и не способного влиять на развитие событий. В лучшем случае, он был бы способен после прочтения знамений приводить себя в состояние должной восприимчивости (например, начав выделять слюну в ожидании наступления неизбежного). Тробриандская культура не является "чисто павловской", однако д-р Ли (Lee, 1940), анализируя обширные наблюдения профессора Малиновского, показала, что тробриандский стиль употребления понятий цели, причины и следствия глубоко отличается от нашего собственного. Д-р Ли не пользуется предложенной здесь классификацией, но из описания магии тробриандцев становится ясно, что эти люди постоянно выказывают привычную мысль: действовать таким образом, как будто нечто существует, значит создавать это нечто. В таком смысле мы можем описать их как "полу-павловцев", которые решили, что "выделение слюны" - это инструментальный способ получения "мясного порошка".
Например, Малиновский приводит драматическое описание физиологически почти экстремальной ярости [6], с которой тробриандский черный маг производит свои заклинания. Это можно принять за иллюстрацию того, как "полупавловские" состояния сознания контрастируют с сильно отличающимися типами магических процедур в других частях мира, где, например, действенность чар может ассоциироваться не с интенсивностью, а с предельной точностью механического повторения заклинаний.
6 Вполне возможно, что "полупавловская" пунктуация потока событий имеет (подобно своим экспериментам-прототипам) тенденцию к особой зависимости от автономных реакций. То есть тот, кто видит события таким образом, склонен видеть эти реакции, только отчасти поддающиеся волевому контролю, как особо эффективные и мощные причины внешних событий. В павловском фатализме есть ироничная логика, предрасполагающая нас к вере, что мы можем изменить течение событий только посредством тех видов поведения, которыми менее всего способны управлять.
