Екатерина Великая - страница 98

. Теперь предстояло подтвердить эту мысль на практике. Доверенные лица короля Гольц и прибывший ему на помощь флигель-адъютант Фридрих Вильгельм Шверин доносили об обширном заговоре, зревшем под боком у беспечного императора. «Первый и самый опасный человек здесь, — писал Шверин 8 апреля, — это Иван Иванович Шувалов, фаворит покойной императрицы. Этот человек, живущий интригами, хотя внутренне и ненавидим императором, однако так хорошо умел уладить свои дела… что государь поручил ему Кадетский корпус и главный надзор за дворцом — должности, которые делают пребывание его в столице необходимым… Я готов прозакладывать что угодно, что у него страшные планы в голове. Второй из этих вредных людей есть генерал Мельгунов… Император совершенно ему доверился, а между тем этот человек вместе… с Волковым — самые главные его враги и ждут только первого удобного случая, чтоб лишить его престола. Я пространно говорил об этом с императором и даже назвал имена опасных лиц, но Его величество отвечал, что… он дал им столько занятий, что у них нет досуга думать о заговорах»^>[423].

Над предупреждением Шверина относительно Шувалова принято потешаться. Однако, может быть, параллельно вызревало два заговора, об одном из которых мы почти ничего не знаем.

Фридрих счел долгом лично объясниться с Петром. «Ваше императорское величество спросите меня, во что я вмешиваюсь, и будете правы, — писал он 1 мая. — …Признаюсь, что мне было бы весьма желательно, чтобы Вы были уже коронованы, так как эта торжественная церемония внушает сильное почтение народу, привыкшему видеть своих государей коронованными. Скажу откровенно Вашему величеству: я не доверяю русским. Всякая другая нация благословляла бы небо, имея государя, обладающего столь дивными качествами… но сознают ли русские это счастье? Не могла ли бы низкая продажность нескольких частных лиц побудить их к образованию заговора или устройству возмущения в пользу брауншвейгских принцев… Пусть Ваше императорское величество на один момент допустит, что какой-либо несчастный мятежник замыслит во время Вашего отсутствия посадить на трон Ивана, устроить при помощи иностранных денег заговор с целью освободить из тюрьмы этого Ивана и взбунтует войска… Мысль эта привела меня в содрогание, когда пришла в голову»^>[424].

Петр ответил 15 мая: «Ваше величество думаете, что ради народа я должен бы короноваться прежде своего отъезда в армию. На это я принужден сказать Вам, что так как эта война почти еще в начале, то именно поэтому я не вижу никакой возможности короноваться раньше с тою пышностью, к которой русские привыкли. Я бы не мог совершить это, так как еще ничего не готово, и наскоро здесь ничего не найдешь. Принц Иван у меня под строгой стражей, и, если бы русские хотели мне зла, они бы давно могли его сделать, видя, что я не берегусь, предаваясь всегда Божьей воле, хожу по улице пешком, чему Гольц свидетель. Могу вас уверить, что, когда умеешь обращаться с ними, можно на них положиться»^>[425].

Страшные слова. До переворота осталось менее двух недель.

Впрочем, не стоит слишком обольщаться на счет простодушия императора. С легкомыслием он всегда сочетал подозрительность. Поэтому при встрече сказал Шувалову: «Прусский король мне пишет, что ни один из подозрительных мне людей не должен оставаться в Петербурге в мое отсутствие». Вслед за чем прислал к Ивану Ивановичу Мельгунова с приказом следовать за ним в армию волонтером^>[426].

После переворота Фридрих II с раздражением писал Гольцу: «Лица, на которых смотрели как на заговорщиков, менее всего были замешаны в заговоре. Настоящие заговорщики работали молча и тщательно скрываясь от публики»^>[427]. Позволим себе одно предположение. Когда-то в Кёнигсберге Шверин был очень дружен с Орловым. Встретившись в Петербурге, приятели, вероятно, возобновили добрые отношения. Григорий мог стать тем человеком, который пустил наблюдателей прусского короля по ложному следу или переключил их внимание с императрицы на недовольных вельмож в окружении Петра III.

В самом начале 1762 года герцог Шуазель из Парижа советовал французскому послу вести себя с Петром III, «как с больным ребенком, стараясь ничем не раздражать его». Судя по письмам, именно так держался по отношению к корреспонденту Фридрих II. Только потакая императору, можно было чего-то добиться. Заверения в самой чистосердечной дружбе соединялись с потоками лести, с которой король явно не боялся переборщить.