Екатерина Великая - страница 183
Дашкова так старательно расставляла акценты, так очевидно наводила читателя на мысль: она не встречалась и не могла встретиться с Мировичем — тут и флигель, и разные выходы, и ранние часы приема, — что сомнения возникают сами собой.
Письмо Орлова с известием о деле Мировича и с клеветой на Екатерину Романовну не сохранилось. Биографы Алексея Григорьевича сомневаются в его существовании>[780]. Однако реверанс в сторону противной партии весьма удобен, чтобы показать, откуда императрица узнала о причастности княгини к делу. Между тем смутные слухи о поведении Дашковой в дни заговора пересказывались в среде европейских дипломатов. Бёкингхэмшир информировал свое правительство в июльских донесениях 1764 года: «Княгиню Дашкову видели в мужской одежде среди гвардейцев, но за ее шагами внимательно следят, и ей скоро придется отправиться в Москву. Разочарованное тщеславие и неугомонная амбиция этой молодой леди, кажется, каким-то образом повлияли на ее чувства»>[781].
Но слухи и подозрения к делу не подошьешь. А идея пытать Мировича и дознаться правды, как видно, смущала Екатерину. Уже во время суда один из членов судебной коллегии барон Александр Иванович Черкасов обратился к товарищам с повторным предложением подвергнуть Мировича пытке, прежде чем написать окончательную «сентенцию». С досадой Черкасов заявил: «Нам необходимо нужно жестоким розыском… оправдать себя… а то опасаюсь, чтобы не имели причины почитать нас машинами, от постороннего вдохновения движущимися, или комедиантами»>[782].
В сокрытии истины винили именно Екатерину. Дашкова весьма подробно пересказала, что именно говорили о государыне: «За границей же, искренно ли или притворно, приписывали всю эту историю ужасной интриге императрицы, которая будто бы обещаниями склонила Мировича на его поступок и затем предала его… Мне в Париже стоило большого труда оправдать императрицу в этом двойном преступлении… Странно именно французам, имевшим в числе своих министров кардинала Мазарини, приписывать государям и министрам столь сложные способы избавиться от подозрительных людей, когда они по опыту знают, что стакан какого-нибудь напитка приводит к той же цели гораздо скорей и секретнее»>[783]. Мемуаристка упоминала, что в интриге винили именно императрицу, но фраза «государям и министрам» ее выдает. Вместе с Екатериной подозрение падало и на Панина.
Биографы Дашковой не допускают мысли о причастности княгини. Однако был эпизод, за который цепляется внимание исследователя. 26 июня 1764 года Петербург навсегда покинул Одар — прежде близкое доверенное лицо Панина и Дашковой. Перед отъездом он беседовал с Беранже, которому, в частности, сказал: «Императрица окружена предателями, поведение ее безрассудно, поездка, в которую она отправляется, — каприз, который может ей дорого обойтись». По свидетельству саксонского посланника графа И. Г. фон Сакена, Одар перед отъездом проклинал бывших покровителей — Никиту Ивановича и Екатерину Романовну>[784]. Таким образом, в дипломатических кругах ожидали некоего взрыва во время путешествия государыни. Сама она — по природе человек не «капризный» и не «безрассудный» — о многом должна была догадываться. Вопрос о том, кто подтолкнул Мировича, оставляет широкое поле для толкований.
Задумаемся: чем могло грозить Екатерине недолгое путешествие, во время которого произошла попытка освободить еще одного претендента на престол? Сам по себе Иван Антонович был не опасен, но в руках честолюбцев превращался в мощное оружие. Потенциально царь-узник угрожал не одной императрице. Волнения гвардии после переворота и мелкие заговоры в Москве показали, что, пока он жив, никто всерьез не говорит о правах Павла. По этой причине сторонники великого князя также были заинтересованными лицами. «Стакан какого-нибудь напитка» решал дело тихо, но ничего принципиально не менял в расстановке сил. Зато похищение давало возможность построить интригу в несколько ходов.
Ивана увозят и представляют артиллерии. Мятеж локальный, легко устранимый, но при его подавлении все командиры получают приказы от Никиты Папина, как от первого лица, оставленного императрицей в городе. Со своей стороны Панин говорит от имени цесаревича — который суть законный государь. При расторопности воспитателя имелся шанс склонить на сторону наследника гвардейцев и высшее чиновничество. После победы над мятежниками сын мог встретить мать, вернувшуюся из Лифляндии, хозяином положения.
