Екатерина Великая - страница 171

По другой версии, Екатерина послала за документами через несколько лет после коронации, и не Воронцова, а А. А. Вяземского^>[733]. Суть произошедшего от этого не изменилась. Документы были уничтожены, прецедента больше не существовало. Хорошо осведомленный через брата обо всем, что происходило во дворце, Алексей Григорьевич чутьем старого придворного понял, в какое трудное положение попала новая императрица и чего она от него ждет. Он пожертвовал самым дорогим, что у него оставалось, — памятью о своей безвозвратно ушедшей молодости, сказочном счастье и горячо любимой женщине. Екатерина сумела по достоинству оценить этот благородный поступок.

Вряд ли она была недовольна случившимся, поскольку все дальнейшее время своего пребывания в Москве подчеркивала исключительное расположение к Разумовскому, вела себя с Алексеем Григорьевичем как со старшим родственником, навещала его сама, а когда он приезжал ко двору, первая вставала ему навстречу и, прощаясь, всегда провожала его до дверей комнаты. Орловым пришлось смириться и оставить хлопоты о браке, а Бестужев, не осуществив свой дерзкий план, потерял в них возможных покровителей. Вскоре он, осыпанный милостями, но не вписавшийся в новую политическую расстановку сил, вынужден был покинуть двор.

Однако эти события имели далеко идущие последствия. Группа офицеров, прежних сторонников Екатерины, во главе с камер-юнкером Ф. А. Хитрово, братьями Н. и А. Рославлевыми и М. Ласунским затеяла заговор, целью которого был арест или даже убийство братьев Орловых. Заговор почти сразу оказался раскрыт из-за доноса князя Несвицкого. Следствие вел сенатор Василий Иванович Суворов, человек разумный, строгий и абсолютно преданный Екатерине. Он сумел вскрыть немало неприятных для императрицы сторон дела. Молодые офицеры оказались лишь видимой верхушкой айсберга, руководили же ими совсем другие люди. На допросах Хитрово прозвучали фамилии E. Р. Дашковой, Н. И. Панина, К. Г. Разумовского, З. Г. Чернышева^>[734].

Мы видели, что в политическом смысле Дашкова и Орлов претендовали на одно и то же место. В том, что роль первого лица в государстве после себя Екатерина II отдала не ей, княгиня видела предательство императрицы. После переворота Екатерина Романовна была щедро вознаграждена, но она ожидала, что императрица поделится с ней не богатством, а властью, поэтому и не могла быть удовлетворена. Это точно подметил новый английский посол Джон Бёкингхэмшир: «Если бы леди д’Ашков удовлетворилась скромной долей авторитета, она бы до сих пор оставалась первой фавориткой императрицы».

Осыпанная милостями, но внутренне уязвленная Екатерина Романовна очутилась в Москве в составе пышной коронационной процессии. Первый словесный портрет княгини был составлен примерно тогда же. «Княгиня д’Ашков, леди, чье имя, как она считает, будет, бесспорно, отмечено в истории, обладает замечательно хорошей фигурой и прекрасно подает себя, — писал британец. — В те краткие моменты, когда ее пылкие страсти спят, выражение ее лица приятно, а манеры таковы, что вызывают чувства, ей самой едва ли известные. Но хотя это лицо красиво, а черты не имеют ни малейшего недостатка, его характер главным образом таков, какой с удовольствием изобразил бы опытный художник, желай он нарисовать одну из тех знаменитых женщин, чья утонченная жестокость наполняет журналы ужасов. Ее идеи невыразимо жестоки и дерзки, первая привела бы с помощью самых ужасных средств к освобождению человечества, а следующая превратила бы всех в ее рабов»^>[735].

Княгиня подробно рассказывает в «Записках», как во время коронации ей пришлось стоять в задних рядах, соответственно скромному чину ее супруга. «Мои друзья думали, что я обижусь этим, и находили даже, что мне не следует ехать в церковь», — писала она. Однако Екатерина Романовна придумала демарш, еще более заметный, чем отсутствие на церемонии. «22 сентября, в день коронации, я по обыкновению отправилась к императрице, только гораздо раньше обычного часа, — с удовольствием рассказывала княгиня. — При выходе ее из внутренних покоев я следовала непосредственно за ней»