В Москве императрице не замедлили дать это понять, как только бывший канцлер Бестужев-Рюмин стал собирать подписи не разъехавшегося еще после коронации дворянства под прошением о том, чтобы императрица вступила во второй брак, поскольку наследник престола Павел якобы слаб здоровьем>[728]. В мае 1763 года, когда Екатерина в сопровождении Григория Орлова отправилась из Москвы в Воскресенский монастырь, по городу распространились слухи, будто императрица намерена там венчаться. С триумфальных ворот сорвали ее портрет, гвардия заметно роптала. В желании Орлова венчаться открыто видели проявление непомерных амбиций и оскорбление императорского величия. Мемуаристка Е. П. Янькова (в девичестве Римская-Корсакова), молодость которой пришлась уже на конец XVIII столетия, так записала отголоски раздраженных московских слухов об Орлове: «Он метил очень далеко и уж чересчур высоко»>[729].
Казалось, в подобных обстоятельствах идея венчания должна была отпасть сама собой. Однако Орловы и Бестужев продолжали давить. Императрица колебалась и поставила вопрос о браке с Григорием Григорьевичем на обсуждение в Совете. Напряженно переводя глаза с одного лица на другое, Екатерина ждала реакции высших сановников государства в надежде, что взрыв негодования в Совете остановит ее лучших сторонников, готовых погубить и себя, и дело своих рук. Но присутствующие опасливо молчали, полагая, что такова ее собственная воля. Наконец с места поднялся Никита Иванович Панин и, плотно прижавшись к стене, потому что ноги плохо повиновались ему в этот момент, произнес слова, которые потом передавались из уст в уста: «Императрица делает, что хочет, но госпожа Орлова не будет русской императрицей»>[730]. Екатерина закрыла заседание.
На алой шелковой обивке стены, к которой прижался затылком Никита Иванович, остался след от его напудренного парика. В следующие несколько дней придворные чины перед докладом императрице приходили прикоснуться к этому следу головой «для храбрости».
В ответ Орловы предприняли новый шаг, весьма опасный для Екатерины. Бестужев знал, что у его бывшего покровителя Разумовского в доме хранятся документы, подтверждающие факт венчания с Елизаветой Петровной. По совету бывшего канцлера Григорий Григорьевич испросил у императрицы проект указа об официальном признании Разумовского супругом покойной государыни и возведении его в достоинство императорского высочества. Таким образом, создавался официальный прецедент для брака.
Екатерина повела сложную игру, стараясь одновременно не потерять Орловых и спасти самое себя. Она прямо не отказала фавориту, проект был составлен, но с ним к Алексею Григорьевичу императрица послала ярого противника самой идеи брака с Орловым канцлера Михаила Илларионовича Воронцова, которому буквально за несколько дней перед этим говорила, что Бестужев собирает подписи дворянства без ее ведома и желания. Воронцов был опытным царедворцем и не стал задавать лишних вопросов.
История свидания канцлера и Разумовского была записана в 1843 году министром народного просвещения графом С. С. Уваровым со слов своего тестя Алексея Кирилловича Разумовского, племянника фаворита Елизаветы>[731]. Итак, Воронцов отправился в дом Разумовского на Покровке близ церкви Воскресения в Барашах и застал Алексея Григорьевича, сидевшего в креслах у камина с новым киевским изданием Священного Писания в руках. Показав графу проект указа, Воронцов попросил бумаги, подтверждавшие факт венчания, для того чтобы императрица могла подписать документ. Несколько минут Алексей Григорьевич молчал. Какие чувства боролись в его душе? Лет десять — двадцать назад, при жизни своей августейшей покровительницы, он дорого бы дал за такой указ, тогда на русском престоле оказались бы его потомки, а не голштинские принцы и принцессы. Теперь же ему, одинокому старику, в тишине доживающему свою жизнь, было все равно. Граф подошел к комоду, достал ларец черного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, долго рылся, отыскивая ключ, наконец открыл крышку, чем-то щелкнул, проверяя потайной ящик, и извлек оттуда сверток розового атласа. В свертке оказались пожелтевшие листы, которые Алексей Григорьевич, не передавая в руки Воронцову, медленно перечитал. Затем поцеловав их, граф повернулся к образам, перекрестился и, возвратясь к камину, положил бумаги в огонь. «Я не был ничем более как верным рабом Ее величества, — произнес он, с трудом опускаясь в кресло. — …Никогда не забывал я, из какой доли и на какую степень возведен я десницею ее… Если бы было некогда то, о чем Вы говорите со мною, то поверьте, граф, что я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память монархини, моей благодетельницы». От Разумовского Воронцов вернулся к Екатерине и донес ей о случившемся. Императрица протянула канцлеру руку для поцелуя со словами: «Мы друг друга понимаем»
