А у него, начальника моего, - нет, несчастливый был вид, хоть он и улыбался темно-голубыми глазами, подавая мне застенчиво "знаки внимания"... Да и бригадами не очень жестко командовал - сказывалось чуть заметное заикание. Его и прозвали "голубые глаза". И я стала так его называть. Ему нравилось. Как назову - голубые глаза темнеют до синих, даже жутко становилось... Как два василька живых...
Иногда удавалось остаться в мастерской после работы и не высовываться до утра. Включала специальный шкаф для закаливания ламп, опускала его низко-низко, чтобы сторож не заметил со двора, раскладывала фэзэошный стеганый ватник на монтажном столе. Укрываться не было нужды - от шкафа шел мощный жар. И высыпалась замечательно, и могла работать на следующий день в полную силу. Если, конечно, очередной какой начальник, пронюхав, не заглядывал под предлогом дежурного ночного контроля с намерением подкатиться, или чего побольше, потискать, словом, ухватить кусок "своего". Война же. Война все спишет...
Но вообще пользоваться ламповой постоянно нельзя. Узнает полковник Замотаев - придется объяснять ему, почему я бездомная, и еще, и еще краснеть. За маму, за себя и за ночного дежурного начальника.
Бывало и так. Приходила на перрон к последней электричке, все меня знают на железнодорожной ветке, одна я в буквальном смысле - "свет в окошке", и все, кто работает на транспорте, не раз обращались ко мне. Новых лампочек не продавали, а люди - ох, как нуждались!.
Подхожу так, вразвалочку к кабине, машинист грубовато окликает:
Едешь, глазастая?
Да, - говорю, - мне в Минводы надо.
Давай в кабину, ныряй живей, научу водить!
В кабине тепло, и тянет съестным запашком из холщовой сумки, что на крючке висит в углу. И я догадываюсь уже, что будет. Машинист наваливается могучим торсом, неуклюже разворачивает меня лицом вперед, как маленький винтик огромной отверткой, кладет мои худые руки на рычаги, обхватывает их своими лапищами, гудит длинно-длинно, и несемся мы в ночь. Машинист сопит сзади, а я боюсь шевельнуться и всю дорогу терплю его сопение. А фары у электрички далеко светят! Вспоминаю оккупацию, отвлекаюсь: как прожекторы при немцах, только при немцах в небо, а сейчас вниз, вдаль. И еще тогда был вой сирен и стрельба, а сейчас шум мотора и перестук на стыках рельс. Дорога круто поворачивает, электричка - дугой - черно-зеленая с желтыми окнами-крапинками змея, - виден ее колышущийся хвост, вот она укорачивается, сжимается, словно для броска, исчезает, и в то же мгновение фары-прожекторы глубоко высвечивают боковой лес. Лесное войско деревцов, семеня тонкими ножками, гонится за вагонами, догоняет, но электричка выворачивается и устремляется в гору, по сверкающему пути в бесконечность.
На остановке машинист наказывает сидеть смирно, не выглядывать, сам выходит на платформу размяться, сделать пару затяжек, поболтать. На лице самодовольство, как же, девчонку прячет в кабине. Зато во время перелетов от станции к станции угощает вареной, еще теплой картошкой с жареным луком и галушками, или еще чем-нибудь умопомрачительным из стеклянной банки, обернутой несколькими слоями газеты, чтоб не остывало. Ем, давлюсь, а на него не гляжу. Стыдно за него.
На конечной выскакиваю, не прощаясь, да ему самому, думаю неловко, как вертелся. Его же выручаю; делаю вид, что тороплюсь якобы по важному делу. Он не спрашивает, улыбается - что ему? адно. Не оглядываясь, сбегаю по ступенькам с платформы, смешиваюсь с толпой, растворяюсь среди ночных мешочников, томящихся в ожидании разных поездов. Минводы - большая узловая станция.
За первым же углом быстро поворачиваю назад и зорко слежу: если электричка отправилась в депо - мое дело худо: машинист может пойти ночевать в дежурку, а мне - тогда снова на вокзале всю ночь, на чужом. Если же электричка отправляется в обратный путь, то я преспокойно иду в деповскую дежурную - "мой" машинист уехал, значит на участке о моей бездомности еще какое-то время не узнают. Открываю дверь и с нагловатым выражением немигающих глазищ задаю вопрос о последней электричке. "Выясняется", что последняя только что отошла... Все улыбаются. И я - тоже. А как же? Эта, хоть и маленькая, но хитрость вполне победная, она помогает пережить еще одну ночь "достойно".
