Он читал и плакал. Он понял, как пришла к упадку древняя религия; он знал, какие пришельцы явились вытеснить чужую добродетель. Когда все старые боги, спасаясь, бежали, когда женщины оплакивали смерть Пана. Когда Христос, цвета которого носил Джордано и солдатом которого являлся, изгнал их всех, всех, за исключением Себя и Отца своего, эманации двух этих сущностей, составляющей вместе с ними троицу: этот клубок из трех божеств слишком ревнив, чтобы позволить какие-то еще таинства, кроме своих собственных.
Ты плачешь из-за этого, Асклепий? Но грядет еще худшее…
В те дни люди, наскучив, откажутся от мысли, что мир стоит их уважения и поклонения — это величайшее из всех благ, это Все — прекраснейшее в прошлом и будущем. И мир будет на грани исчезновения; люди начнут относиться к нему, как к бремени, презирать его, сей бесподобный труд Божий, восхитительное сооружение, единое творение, созданное из бесконечного многообразия форм… Тогда тьму предпочтут свету, смерть — жизни, и никто не возведет глаза к небесам… Поэтому боги уйдут, отделясь от людей, — о жалость! — останутся лишь ангелы зла… Тогда земля потеряет свое равновесие, море не будет более носить корабли, и небеса не станут поддерживать звезды… Плоды земные иссякнут, почва станет бесплодной, даже воздух пропитается горечью. Такой будет старость этого мира…
Да! С глазами, полными слез, шмыгая носом, Джордано с трудом разбирал слова сквозь застящую взор соленую влагу. Они не были изгнаны; они ушли по своей собственной воле, отвратившись от тех, кто презрел и возненавидел их знание и их власть, их дары людям теперь стали недоступны.
Но раз они ушли по своей воле, значит, они могут когда-нибудь вернуться; их можно побудить вернуться. Они вернутся!
Вот каким будет возрождение мира: возвращение добра, священное и грозное восстановление всего мира, назначенное в установленное время по воле Божьей.
Читая, он видел, как они возвращаются, божественные люди, или очеловеченные боги — подлинные наследники восстановленной власти Божьей; он видел: застойный воздух очищается с их приходом, ночные твари убегают прочь с приближением рассвета.
Но если наступление такого времени было предсказано много веков назад, тогда, может быть, оно наступает сейчас, прямо сейчас — теперь, когда древние знания возвращаются к человеку, воплощенные в этом шрифте, напечатанные на этих страницах? Почему не теперь?
«А теперь, — произнес сзади тихий голос, и паренек, приносивший ему книги, уселся рядом на скамью. — А теперь слушай внимательно и не пугайся».
Бруно положил руку на страницу, отмечая место, где остановился на мгновение поток знаний.
«В чем дело?»
«Новости из Неаполя.
Против тебя начато разбирательство в Святой Палате. Не оборачивайся».
«Откуда ты знаешь?»
«Тебе грозит обвинение в ереси. Здешняя Святая Палата поставлена в известность. Сто тридцать пунктов обвинения».
«Они ничего не докажут».
«Ты когда-нибудь, — небрежно сказал парень, — оставлял книги в нужнике?»
Джордано рассмеялся.
«В уборной нашли рукописи, — сказал парень. — Эразм. Комментарии к Иерониму».
«Эразм? Пострашнее ничего не нашли?»
«Послушай, — сказал парень. — Они долго и тщательно готовились. Тебе не поздоровится. У них все заготовлено: вопросы, свидетели, показания».
«Люди же они, — сказал Бруно. — У них есть разум. Они услышат меня. Должны услышать».
«Поверь мне, брат. Тебе ни в коем случае нельзя возвращаться».
В прохладной комнате с высоким потолком не осталось никого, кроме Бруно и светловолосого юноши, который все так же улыбался, спокойно сложив руки на животе. В сердце Бруно вспыхнул горячий до боли огонек.
«Папа, — сказал он. — Я поговорю с ним. Он сказал, что я… Он… Он…»
Ничто не переменилось в лице паренька; он просто ждал, когда Бруно, запутавшись в безнадежных запинках, замолчит. Потом он сказал: «Оставайся тут до темноты. Как стемнеет, выйдешь вон в ту дверь, — маленькую, в дальнем углу. Пройдешь по коридору. Поднимешься по ступенькам. Там я тебя встречу».
Он встал.
«Как стемнеет», — сказал он и улыбнулся Джордано улыбкой соучастника, словно бы над шуткой, которую они затевали вместе с Джордано; но только Джордано-то не знал, что это за шутка, и у него на загривке волосы поднялись дыбом, и сжалась мошонка. Парень повернулся и ушел.
