Непонятным по-прежнему оставалось основное: откуда были заимствованы эти подробности? Кто, когда и при каких обстоятельствах успел составить подобную головоломную биографию? В лучшем случае воображение писателя могло наполнить одну коротенькую человеческую жизнь — всего-то двадцать три года! — таким нескончаемым потоком приключений. Ученому, чтобы собрать подобное количество разнородных, к тому же связанных с разными местами и государствами фактов, потребовались бы годы и годы.
Конечно, писатель в силу особенностей его подхода к историческим материалам вправе до определенной степени пренебрегать ими. Это допустимо для литературы вообще, но не для Мельникова-Печерского. Наше представление о нем и представление людей 60-х годов XIX века — как мало между ними общего! Для нас — автор известных романов, одаренный литератор. Для современников — ретивый службист, на одном разоблачении и истреблении раскольников сумевший подняться от простого гимназического учителя в Нижнем Новгороде до доверенного лица двора, и прежде всего самого министра внутренних дел. Это он изыскивает способы коренного уничтожения раскола и доходит до меры, которая даже двору представлялась недопустимой. Детей от браков, венчанных раскольничьими попами, Мельников предлагает отбирать у родителей и отдавать в кантонисты. Избыточное усердие было приостановлено, но вполне оценено.
В 1855 году не кому иному, как Мельникову, доверяется составление записки по министерству внутренних дел о положении в стране. А специально распространявшаяся его ультрамонархическая брошюрка в связи с польским восстанием 1863 года «О русской правде и польской кривде»! Никакие позднейшие попытки Мельникова-Печерского проявить известное свободомыслие, либерализм не могли обмануть современников — достаточно вспомнить его гневное изобличение А. И. Герценом.
Но слабость доказательств литератора в истории Таракановой, по-видимому, ощущается даже Кабинетом. К тому же Мельников-Печерский слишком явно не в состоянии справиться со всем поднятым материалом.
Одно дело русские условия — здесь праведная жизнь дочери веселой императрицы как нельзя больше отвечала собственным взглядам писателя. Другое дело — Европа. В ней писатель чувствует себя слишком неуверенно. Чего стоит одна мешанина влиятельных иностранных деятелей, выступающих у него в роли покровителей «самозванки». Хотя совершенно очевидно, что интересы, скажем, Франции в те далекие годы никак не совпадали с интересами отдельных итальянских государств, что Ватикан неизменно занимал самостоятельную позицию, а креатура, выдвинутая немцами или как бы то ни было с ними связанная, не пользовалась бы доверием поляков-конфедератов.
Что ж, раз действительно желательна научная аргументация, Кабинет может предложить и ее. Очередное удивительное совпадение, но именно в этот момент в редакции сборников Русского исторического общества оказывается подборка документов о Таракановой, собранная неким Злобиным, и, само собой разумеется, ее удается сразу же опубликовать.
Здесь и рескрипты Екатерины II, и рапорты ведшего следствие по делу «самозванки» Голицына, и письма «самозванки» Екатерине и Голицыну, и, наконец, признание княжны, записанное на следствии. И самое любопытное — узница Петропавловской крепости вдруг перестает быть «вампом» и даже черным характером. Она готова повиниться в грехах молодости, в том, что никогда не знала своего происхождения и уже по одному тому никогда бы и не могла претендовать ни на какой престол. Ее единственная просьба — о снисхождении. Следствие сделало свое дело?
Предположим. Но почему все эти такие существенные для дома Романовых показания не появились в печати раньше, исключив самую почву для дискуссий? И почему они безусловно не совпадали по смыслу с документами, увидевшими свет в «Русской беседе»? Там было собрание, по всей вероятности, Новосильцева, здесь — К. К. Злобина. Только следует добавить, что К. К. Злобин — директор Государственного архива и архива Министерства иностранных дел. Его интерес к истории был интересом служебным, предписанным и направленным во всех его проявлениях. И если Блудов нежданно-негаданно оказывался непререкаемым авторитетом в архивных делах, то что же говорить об официальном руководителе основных архивов империи? Русскому историческому обществу, тем более обыкновенным читателям, оставалось только верить.
