— Ты сердишься на меня?
— Нет.
— Нет, сердишься. Ты злишься на меня за то, что я сказал про МИ-5.
— Это было несколько жестоко по отношению к мистеру Молдону. Бедняжка! Никто не должен знать, что он подбирает для них кадры, — говорит она.
— Но об этом знают все, — говорю я.
— Не в том дело. Просто есть вещи, о которых нельзя болтать на публике.
— Почему нельзя?
— Джош, дорогой мой, если ты не понял этого после трех лет пребывания в Крайст-Черче…
— Мне не нравится, что ты говоришь со мной свысока.
— Послушай, зачем ты сюда приехал? Чтобы научиться вести себя с умом и правильно поступать.
— О, господи, — говорю я, доставая сигареты, — ты сегодня действительно не в духе.
— Может быть, иногда ты можешь считаться с чувствами других людей, а не стараться произвести эффект?
— Я думаю, что мистер Молдон достаточно взрослый и переживет это.
— Я не имею в виду только мистера Молдона.
— Кого я еще задел? Петру? Ей понравилась игра с виноградом. Сью? Так ей и надо за ее левацкие замашки. Мистера Курца? Я ему нравлюсь. Он считает, что я должен быть в жизни самим собой.
— Боже милостивый! — стонет Молли. — Это никогда не кончится.
— Но согласись, что сказано было довольно круто.
— Ты больше нравился мне милым и неотесанным, каким ты был, когда мы встретились.
— Ты хочешь сказать, когда ты могла командовать мной?
— Я никогда не командовала тобой.
— Еще как командовала. Этим наполовину и объясняется то, каким я стал сейчас.
— Теперь ты меня пугаешь.
— Да, доктор Франкенштейн, проснитесь и приготовьтесь. Если бы ты так не издевалась надо мной, когда я проходил этап увлечения твидом и псовой охотой, я, возможно, так и остался бы тем мягким, вежливым, претендующим на щегольство, который показался тебе таким милым и привлекательным. — Я снова наполняю свой бокал. — Ну, мне что, одному приканчивать эту бутылку?
Молли допивает свой бокал и я наполняю его тоже.
— Когда я издевалась? — спрашивает она.
— Постоянно.
— Приведи хоть один пример.
— Пожалуйста. Мм… да. Когда приезжал мой брат, — я невольно делаю паузу. Мы с тех пор не обсуждали этот случай, и я жалею, что заговорил о нем сейчас. — Когда ты сказала, что он выглядит гораздо интереснее, чем я, во всей этой туземной одежде.
— И ты полностью сменил свой имидж лишь из-за меня? Какая прелесть!
— Я не сказал «лишь». Была куча других причин.
— Да, но ты сказал, что я была одной из главных причин.
— Ты совершенно неправильно все понимаешь.
Молли ликующе делает большой глоток шампанского. Я снова наполняю ее стакан.
— Ты хочешь меня напоить? — спрашивает она.
— У тебя и самой неплохо получается.
— Может быть, лучше остановиться, прежде чем мы сделаем что-нибудь опрометчивое, — говорит Молли, но ее слова звучат неискренне.
— Я думаю, что мы должны быть пьяны все время, — говорю я.
Молли поднимается, чтобы сменить пластинку. Снова Эдит Пиаф. Помимо Нины Симоне и Тома Уэйтса, которых, должно быть, всучил ей Маркус, это единственная популярная музыка, которая у нее есть. Мне кажется, что она не поняла моей литературной шутки, но, возвратившись, она говорит отчасти передразнивая, отчасти подстрекательски: — Ты своего Себастьяна Флайта не нашел.
— Наверно, потому что они все придурки.
— Он появился как выскочка, а ушел как борец за классовые интересы.
— И что только я делаю тогда с такими презренными сливками общества, как ты?
— Может быть, я — твой Себастьян, — говорит она.
— Себастьян должен быть красив и обаятелен.
— А разве Чарлз не должен быть полон сочувствия?
Еще раз наполняем бокалы. Мы уже выпили каждый по полбутылки, не считая того, что было принято за обедом, но я не испытываю желания остановиться, и Молли, кажется, тоже. Чем все это закончится? Слезами? Сексом? Кровопролитием? Явно чем-то в этом роде. В комнате возникло такое напряжение, что его энергией можно было бы осветить весь город. Но разгадать Молли пока не удается.
Я откупориваю следующую бутылку — с некоторым трудом, потому что у Mumm Cremant de Cramant особая пробка, которая чертовски тяжело извлекается, — и плещу немного в бокал Молли.
— Я рад, что у тебя поднялось настроение, — говорю я.
