— Это я марксистка-феминистка?
— А разве нет?
— Я не представляюсь таким образом, когда куда-либо прихожу.
— Но вы согласны, что несколько более подходите под это определение, чем я?
— Да, — говорит Петра, улыбаясь, — я полагаю, что мне следует с этим согласиться.
— Во всяком случае, я хотел сказать — как бы отвратительно это ни звучало, — что у меня есть ощущение, что я не останусь в бедности. Возьмем, к примеру, этот виноград. На мой взгляд, совершенно возмутительно — я уверен в этом, — что я должен сам снимать с него кожицу. И это одна из проблем, которые я решу, когда разбогатею. Я найму кого-нибудь, кто будет персонально для меня снимать кожицу с винограда.
Думаю, что я говорю таким образом в основном потому, что меня слушает определенная аудитория. Сью, еще большая, чем Петра, феминистка и марксистка; Дарий, высокий и загадочный старый итонец; даже мистер Курц и мистер Молдон, мой уважаемый и страшно застенчивый преподаватель староанглийского языка и по совместительству вербовщик МИ-5, который, кажется, не знает, как меня зовут, — все они начинают прислушиваться к нашему разговору.
— Вы считаете, что это излишество? — продолжаю я.
— Ничуть, — отвечает Петра. — Я бы сказала, что для человека вашей утонченности это просто необходимо.
— Если хотите, я мог бы устроить вам сейчас пробу. Петра, очищенную виноградину, пожалуйста. И поживее, — говорю я.
Тут оказывается, что у Петры на тарелке уже лежит почти очищенная виноградина. Она разрезает ее пополам, выгребает косточки и готовится отправить себе в рот. Внезапно ей приходит в голову мысль, и она, несколько неуверенно, протягивает виноградину мне.
Я раскрываю рот, как ждущая угощения собачка, и пальцем показываю, куда должна попасть виноградина.
Петра закидывает ее мне в рот.
— Здорово, — говорю я, чувствуя, как краснеют щеки, потому что не думал, что она это сделает, как, наверно, не думали ни она, ни те, кто за нами наблюдает, и внезапно я чувствую себя как самый непристойный эксгибиционист.
— Когда я разбогатею, эта работа будет ваша, — говорю я, заливаясь краской.
— Он вам рассказал, как вырядился на выпускной экзамен? — спрашивает мистер Курц с другого конца стола.
Петра отрицательно качает головой.
— Но я не сделал этого в итоге, — говорю я.
— Чего не сделал? — спрашивает Петра.
— У меня был план явиться на последний экзамен в женском платье, но потом я струсил.
— И очень осмотрительно, я уверена, — говорит Петра.
— Вы так полагаете? Я боюсь, что это было крупной ошибкой. Ведь правда, такую замечательную историю можно было бы рассказывать своим внукам? — говорю я.
— Да, но что, если бы вы провалили экзамен и никогда не разбогатели бы так, чтобы нанять личного чистильщика винограда? — говорит Петра.
— Бог мой, мне кажется, что результаты экзамена не столь важны. Или я не прав? Другое дело, конечно, если хочешь стать ученым, поступить на службу в Форин Офис и тому подобное.
— Мне очень жаль узнать, что вы не войдете в наш академический круг, — говорит мистер Курц.
— Ну, как будто такая возможность когда-либо существовала. А вот против Министерства иностранных дел я бы не возражал. Или МИ-5, если на то пошло, когда бы мистер Молдон не упустил блестящую возможность устроить меня туда, — говорю я, глядя через стол туда, где беспокойно ерзает мистер Молдон. — Бьюсь об заклад, от меня было бы много пользы, — говорю я, обращаясь к нему, — особенно в качестве наживки.
— Да, и тебе свойственны как раз необходимые скромность и желание держаться в тени, — добавляет Молли.
— Послушай, едва можешь связать два слова, а они все же… — Я собирался закончить словами «предложили тебе работу», но взял себя в руки и после паузы продолжил: — Но я понимаю, что ты хочешь сказать. Прятаться в кустах и скрывать свою личность — это, вероятно, не мое призвание.
— Совсем напротив, — говорит мистер Курц. — Возможно, вам вообще не нужно искать работу. Возможно, вам следует нанять себе помощника по связям с общественностью и просто быть самим собой.
* * *
— Ты был в блестящей форме, — мрачно говорит Молли. Она наливает шампанское в два бокала и передает мне один из них.
