— Тебе лучше? — спрашивает девушка.
— Да, немного, — говорю я.
Нисколько не лучше. Меня тошнит. От одного только разговора у меня поднимается рвота.
— Хочешь, вернемся и выпьем у меня на квартире? — Я с трудом дышу.
— Если только кофе, — говорит она.
— Хорошо.
Мы молча доходим до Том-Гейт. Хорошо, что хотя бы в этот раз я не забыл свой ключ. Тяжелая дубовая дверь захлопывается за нами.
«Попалась!» — раздается голосок у меня в голове. Я говорю ему, чтобы он заткнулся.
Пока мы проходим через Большой двор, девушка с благоговением смотрит на Меркурия, собор, подсвеченные каменные стены и величественные очертания зданий на фоне неба. «Она готова на все», — шепчет голосок. «Ну и что?» — отвечает главная часть моего мозга.
Потому что это закон подлости. Я сейчас разыгрываю тот самый сценарий, о котором мечтал с тех пор, как прибыл в Оксфорд — разве не непревзойденные возможности заманивать девчонок привлекали меня в первую очередь в Крайст-Черче? И вот, вместо того чтобы наслаждаться, я оказываюсь пьян, в плохом самочувствии и расстроен.
Мы проходим по мрачным галереям, ведущим к Медоуз билдинг.
— Здесь недавно откопали скелет, — говорю я. Я всего лишь стараюсь быть любезным, но девушка интерпретирует мои слова по-своему.
— Ой! — говорит она, хватая меня за руку и прижимаясь ко мне. — Я ужасно боюсь скелетов.
Я обнимаю рукой ее талию. Опять же, чтобы не быть грубым. «Извини, что тут такая помойка», — говорю я, пропуская ее в свою комнату. Кровать не заправлена, на столе разбросаны бумаги, книги, окурки и чашки с кофейной гущей. Кроме того, очень жарко и душно. Отопление работает слишком сильно, а по глупости — вот еще повод ругать себя — я оставил окно закрытым. Пока я пытаюсь его открыть, на меня накатывает волна тошноты, с которой мне не справиться. Времени на то, чтобы тактично добраться до туалета этажом ниже, уже нет.
Но я хотя бы успеваю добежать до раковины. С того первого вечера с Нортоном я немало практиковался.
— Прошу прощения, — говорю я, стоя лицом к раковине, — очень прошу прощения.
Я открываю кран и смываю едкую блевотину, проталкивая куски полупереваренного кебаба в дырку раковины. Мне так неловко, что боюсь посмотреть по сторонам. Я чищу зубы, пока десны не начинают кровоточить и мята не заглушает всякие остатки вкуса. Затем я разглядываю себя в зеркало: смертельно бледная кожа и налившиеся кровью глаза. Право, милая, я того не стою.
Но она все еще здесь, бедняжка. Сидя на краю кровати, она разглядывает конверты с пластинками.
— Извини, — снова говорю я.
— Этого можно было ожидать, — мягко говорит она. У нее милая улыбка.
— Нашла что-нибудь по душе?
— Выбери сам, — говорит она. — Сделать кофе?
Я завожу «Trick of the Tail», а она наливает чайник и моет чашки. Не две, а все, которые есть. Мне эта девушка нравится. Как человек. Что касается секса, то я пока не уверен.
Она стоит спиной ко мне, поэтому я не могу ее хорошо рассмотреть. Мышиные волосы. Форменный норвежский свитер, простая юбка, удобные туфли.
О, господи. Назревает выход пивных газов. Выпустить, рискуя испортить воздух? Или — впрочем, другого выхода нет. Мне не удержать их, но если удастся выпустить потихоньку, пока она не подошла ко мне…
Дерьмо.
В буквальном смысле.
Я понимаю, понимаю: все это вам не интересно. Вы не хотите слышать про блевотину и что за этим следует. Вы хотите знать, как развивается роман. А думаете, мне нравится блевать и все прочее? Думаете, я мало настрадался в этот вечер? Думаете, я не продал бы душу, лишь бы ничего этого не было? Я говорю об этом потому, что это правда. Вот что происходит, когда тебе девятнадцать лет и ты еще не вполне научился управлять своими телесными отправлениями.
— Извини меня, — говорю я, бочком пробираясь к двери, — сбегаю в туалет. Это снаружи. И возьму с собой полотенце, чтобы помыть руки.
Задним умом я понимаю, что такое длинное объяснение излишне. Вполне достаточно извиниться. Так бывает, когда во время обеда где-нибудь в гостях неудержимо хочется опорожниться. В чужом доме этого обычно не делают — тем более посреди обеда. Поэтому стараешься сделать это как можно скорее в надежде, что все решат, что ты просто долго писал. Ну, очень долго, потому что чем больше стараешься побыстрее опорожниться, тем труднее расслабиться и больше времени уходит. Так что, когда ты возвращаешься, все уже понимают, чем ты занимался. В результате ты чувствуешь необходимость сделать изящное замечание типа «там наверху прелестные фотографии» или «отличный выбор книг для уборной», чтобы показать всем, что ты не справлял большую нужду. В итоге ты лишь подчеркиваешь тот факт, что именно этим ты и занимался. Тогда как, если бы ты просто незаметно вернулся, сел и присоединился к разговору, никто бы ничего и не заметил.
