– Что – нельзя?
Перед собой Эдит видела не лицо, а расплывшееся светлое пятно. Она вдруг пожалела, что не ослепла в детстве. Тогда бы она не увидела Марселя. И, наверное, не влюбилась бы. И сейчас ей было бы все равно, что с ним стало… А что с ним стало? Боже, боже…
И Пиаф зарыдала. Она бессильно уронила голову на плечо секретарши. Худенькое тело сотрясали безутешные, отчаянные рыдания.
– Поплачь, поплачь, маленькая Эдит. Тебе обязательно станет легче, – шептала Андрея и гладила Эдит по голове. – Все проходит. Пройдет и это.
Собственные слезы Андреа старалась сдерживать.
– Стюард, – сказала она твердым голосом. – Принесите чего-нибудь выпить. Не видите – Эдит Пиаф плохо.
– Я не сдамся! – с отчаянием сказала Пиаф и залпом осушила стакан виски. – Слышишь? Ни за что!
Но все это будет только в будущем, а пока…
Поет Пиаф.
– Ажан, Ажан! Господи, скорей сюда!
– Что такое? Святые угодники… Да она рожает!
Здоровенный полицейский, шумно пыхтя и грязно ругаясь, бежал по тротуару на крики тучной домохозяйки, лицо которой дрожало от возмущения. Для возмущения был повод – прямо на парижской улице, чуть в стороне от редких пешеходов, под дождем лежала женщина и… рожала.
Когда полицейский, красный от напряжения, как помидор, подбежал, все уже закончилось. Измученная родами женщина заворачивала в тряпки орущее дитя. Пуповину она перерезала сама. А когда полицейский, размахивая руками, принялся отчитывать ее, она спокойно повернулась к нему и спросила:
– Ты считаешь, что я не должна была рожать на улице? Хорошо, в следующий раз попрошу разрешения именно у тебя…
– Ладно, ладно, – ответил второй полицейский, подоспевший на звук свистка первого. – Мы же не звери какие, понимаем… Кто у тебя?
– Дочка, – ответила женщина.
Эдит Пиаф. 1936 год.
– Дочка? И как назовешь?
Женщина с минуту подумала, а потом сказала:
– Эдит… Да, точно – Эдит Джованна!
Так появилась на свет Эдит Джованна Гасьон – будущая великая певица Эдит Пиаф. Это произошло 19 декабря 1915 года.
Женщину, родившую крошку Эдит на парижском бульваре, звали Анетт Майар. Нищая циркачка, выступавшая на улицах перед прохожими вместе со своим мужем, акробатом Луи Гасьоном. Через пять минут после появления на свет маленькой Эдит объявился незадачливый отец. Он ловил такси, чтобы отвезти супругу в родильный дом…
Лица матери Эдит не запомнила. Анетт подбросила ее своим родителям вскоре после родов и исчезла. Молодой отец Луи после недолгих размышлений отправился на призывной пункт. Он ушел на фронт защищать Францию…
Первые два года жизни маленькая Эдит провела в доме дедушки и бабушки. Пожилые супруги Майар были глубоко пьющими людьми. Они жили в непроглядном алкогольном тумане и искренне считали, что другой жизни и быть не может. Внучку они кормили хлебным мякишем, вымоченном в красном вине. Изредка это месиво они сдабривали молоком. Дети же не могут без молока? Значит, они поступали правильно…
У Эдит не было нормальной одежды – только старое тряпье, которое бабушка приспосабливала для малышки, перешивая свои юбки в платьица и штанишки.
В доме не было умывальника и хотя бы кусочка мыла. Супруги Майар полагали, что грязи не выдержит ни один болезнетворный микроорганизм, и попросту не мыли девочку.
Когда отец Эдит Луи Гасьон приехал с фронта в отпуск, он не мог без отвращения обнять свою дочь – до того она была запущена и не мыта… Но все же девочка выжила. И во многом благодаря заботе стариков-алкоголиков, которые ее, по крайней мере, кормили.
В том же 1917 году двухлетняя Эдит навсегда покинула дом деда и бабки Майар. Отец увез ее в Нормандию – к другой бабушке, Луизе Гасьон. Отныне Эдит жила в… публичном доме, где бабушка Луиза служила кухаркой. А отец Луи снова отправился на фронт защищать интересы Франции.
Эдит Пиаф в молодости.
Какое ужасное место для ребенка – публичный дом… А Эдит Пиаф на всю жизнь сохранила добрые воспоминания и о том месте, где провела раннее детство, и о женщинах, нянчивших и баловавших ее, и о добрейшей бабушке Луизе.
Для пожилой женщины, прошедшей все круги ада уличной проститутки, крошка Эдит была светлым ангелом, за заботу о котором ей простят все грехи (которые, впрочем, она не вполне считала грехами – каждый в этом мире кормится тем, что может добыть).