Мистер А., умный и чувствительный человек, был мужем и отцом. Ранее в его жизни несколько раз возникали гомосексуальные отношения, и в состоянии стресса он по-прежнему был весьма склонен к гомосексуальности. Одной из причин, по которой он пришел ко мне на анализ, была мучительная ревность к собственной жене. Он думал, что она изменяет ему сексуально, но он не был уверен, действительно ли это так или он только мучит себя фантазиями. Если он видел, как она говорит по телефону или готовится к выходу из дома, то он представлял, как она планирует секс с кем-то еще и как это почти уже происходит.
В анализе мистера А. было много нитей, которые мне придется игнорировать, чтобы сосредоточиться на том, что существенно для данной темы. В некоторых отношениях мистер А. был похож на Леона. Он был человек теплых чувств, с сильным инстинктом смерти, убежденный в глубине души в фундаментальном неприятии его со стороны нарциссичной и занятой другими делами матери. Мистеру А. недоставало надежно интернализованного хорошего объекта, и он использовал проективную идентификацию и всемогущий контроль как основные методы оперирования своими объектами. В отличие от Леона, никакая ранняя беременность матери не сыграла роли в формировании его эдипова комплекса, поскольку мистер А. был младшим ребенком в семье. Отрицательным внешним обстоятельством в его семье был уровень открытых сексуальных нарушений. У отца и матери, по-видимому, была некоторая склонность к гомосексуальности, кроме того, начиная с 13 лет с моим пациентом имел сексуальные отношения старший брат. Поскольку низменные сексуальные фигуры возникали у мистера А. и в результате проекций, и в результате раздробления эдипальной пары, и к тому же им на самом деле в некоторой степени соответствовали его родители (и позднее другие реальные объекты), мистер А. часто испытывал спутанность и страдал от утраты чувства реальности; он пугался, что нет никаких объектов, с кем возможно тестирование реальности.
В отличие от Леона, мистер А. был физически очень подвижен, и во время анализа он был сильно эротизирован. Он стремился к тому, чтобы немедленное проникновение и обладание отвлекло его от его смятения и тревоги. Необходимость чувствовать себя внутри своего объекта, а не снаружи и одиноким, быть немедленно признаваемым и образовывать возбужденную пару была для мистера А. превыше всего и была (помимо имеющихся идентификаций) движущей силой его гомосексуальности. Вначале он лишал отношения между пациентом и аналитиком значения переноса — существовали лишь он и я в личном отношении. Я была идеализированным «новым» объектом, который даст ему то, чего он не смог найти ранее, даст ему это таким образом, который он сможет терпеть — без исключенности, без ожидания, не стимулируя тревогу или вину, или зависть, или ревность и не нанося ран его нарциссизму. В основном его возбуждала гомосексуальная фантазия, в которой он находился внутри высокого фаллоса, глядя на меня сверху вниз и контролируя меня в виде мальчика, который будет восхищаться им и служить ему. Но если я каким-то образом его тревожила, он становился холодным и жестоким. Иногда он бывал в состоянии проективной идентификации с женственной, более мягкой, более развращенной фигурой. Два пола всегда были в расщеплении. Этот эротизированный гомосексуальный перенос и убежденность в том, что извращенные эротизированные отношения существуют повсеместно, в течение долгого времени являлись замкнутой зоной вне связи с его эдипальной ситуацией. Нигде не было видно никаких эдипальных фигур, ни в анализе, ни вне его, и в мистере А. не был виден ребенок.
По мере того как его возбуждение уменьшалось, он стал пристально наблюдать. Он начал видеть «знаки» в комнате, в моей одежде и речи, знаки интимных отношений, вечеринок, секса и т. д., которые не то приглашали его, не то исключали его — он не мог сказать точно. Спутанные эдипальные бредовые идеи и сомнения по поводу моей сексуальности прятались в его материале. Испытала ли я, а может, все еще испытываю на самом деле возбуждение и чрезмерный интерес к нему, как он ко мне? Это был настолько мучительный период в его анализе, что я бы сказала, что мистер А. жестоко страдал по мере того, как выявлялись его глубокие эдипальные подозрения, бредовые идеи и спутанность. Его параноидные чувства постепенно ослабевали, и он позволил мне наладить больший контакт со своим стыдом, разочарованием, тревогой и депрессией по поводу своих объектов и себя самого.
