– Личинка, – ответила она, дерзко вздернув подбородок. – Летучая мышь. Вампир. Даже хуже того. Слизняк. Жук. Червяк.
Он поднял руку, словно отклонял слова.
– Довольно. Личинка и червяк? Бог мой. Полагаю, мне следует сказать спасибо, что вы не назвали меня грибковой плесенью.
– Но у плесени нет ни сердца, ни разума, ни души, сэр.
Он рассмеялся хрипловатым смехом. От музыки этих звуков у нее перехватило дыхание.
– Ни сердца? Ни души? – Уорвик неубедительно нахмурился, что отнюдь не погасило веселых искорок в его черных глазах. – Если учесть, что меня всю жизнь называли бессердечным и бездушным негодяем, мисс Девоншир, пожалуй, я бы склонился скорее к плесени.
– Но ведь вы живы. Вы дышите. И даже смеетесь. Поэтому у вас должно быть сердце.
– Признаюсь, никогда не видел смеющейся плесени.
– Или личинки, или червя!
– Продолжайте. Ради Бога, продолжайте. Мое самоуважение растет с каждой секундой.
– Вы ходите на двух ногах?
– Как правило.
– А поскольку я не знаю четырехногого животного, которое предпочитает в одиночестве жить в темном, сыром и холодном доме, то остаются только люди. – Она помолчала, как бы размышляя. – Так что вы либо монах, либо отшельник.
– Кем бы я ни был, – ответил он, озорно вскинув бровь, – но монахом меня никак не назовешь, дорогая.
Оливия засмеялась. Вернее, захихикала. Это прозвучало довольно странно для нее самой, и девушка в изумлении взглянула на свою пустую чашку. Лицо горело. От огня камина ей стало жарко. Или, быть может, это из-за того, что Уорвик сидел в своем кресле, небрежно вытянув вперед, длинные, но изящной формы ноги. Рубашка его начала высыхать, но еще оставались места, где влажная ткань липла к коже, предлагая взору тончайшие очертания и движения тела под ней. Она поймала себя на том, что неотрывно смотрит на темное пятнышко в форме монеты на его груди и скоро осознала, что это сосок.
Взгляд девушки метнулся назад, к его лицу и обнаружил, что он наблюдает за ней с такой напряженностью, от которой искра благоразумия тут же словно молния ударила прямо из мозга в сердце. Что она делает, сидя в компании Майлза Уорвика в такой поздний час?
И почему он на нее так смотрит? С таким любопытством? С такой сосредоточенностью? Все опасности, которые она временно предала забвению, нахлынули на нее с новой силой, едва только слабая улыбка заиграла на его губах. Девушка моментально протрезвела, и у нее возникло желание немедленно убежать отсюда.
– Не беспокойтесь, – сказал Уорвик, – ваша прическа в полном порядке.
Не сознавая, что ее рука бессознательно приглаживает волосы, Оливия застыла.
– Очки сидят ровно.
Она все равно поправила их.
– Зачем вы носите их? – полюбопытствовал он.
– Потому что плохо вижу, – ответила Оливия.
– Черта с два. Сегодня днем вы были без них и отлично меня видели.
Сегодня днем? Сейчас, когда она сидела здесь у камина, а в окно стучал ветер, эта дневная встреча казалась такой далекой.
– Снимите их, – потребовал Майлз. – Они мне не нравятся.
– Меня это мало волнует, – отозвалась она.
– Они так искажают ваши глаза, что кажется, будто вы смотрите на меня из аквариума.
– Я не могу читать без них.
– Но сейчас же вы не читаете?
– Нет. – Она покачала головой. – Я не сниму их.
– Прекрасно. Тогда скажите мне, почему вы носите такую прическу?
– Прошу прощения?
– Она отвратительна.
– Я...
– И это платье на вас. Оно ужасно. Серый цвет вам не идет. Вы как будто в трауре. Или вы в трауре, мисс Девоншир?
– Не думаю, сэр, что вы имеете право оскорблять меня, когда сами сидите в грязных сапогах, мокрой одежде, с подозрительного происхождения пятном на рубашке.
Он молча глядел на нее. К своему ужасу, Оливия почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Она действительно слишком много выпила. Бели моргнуть, слезы потекут в два ручья. Но Оливия давно знала, что если продолжать смотреть прямо перед собой – не шевелить головой и не моргать, – то можно вполне успешно скрыть свои эмоции. Если она поспешит извиниться, то, может успеть добежать до кареты, прежде чем разревется.
