— Безусловно, эти модели будут пересматриваться, — заметила Джули, прочитав мини-лекцию о гравитации, — по мере поступления новой информации на основе таких фактов, как мое путешествие сюда и реальность Ада. Но в этом вся прелесть науки, она самосовершенствуется, корректирует самое себя, приветствует все новое.
— Если Эйнштейн прав, то Космос — это бесконечная резиновая плащаница. — Иисус с восторгом взмахнул краем своей видавшей виды накидки. — Крупные космические тела вызывают в пролетающих мимо объектах естественное разрежение.
Джули открыла корзинку с продуктами и вручила брату сандвич с цыпленком.
— Эйнштейн говорил, что, когда наука работает на высоких оборотах, можно услышать мысли Бога.
— Когда-нибудь этот башковитый еврей появится у нас.
— Бог?
— Эйнштейн. — Иисус вытаскивал из сандвича ломтики огурца и швырял их вниз с утеса. — Как бы я хотел с ним встретиться.
— С Богом?
— С Богом.
С Богом. Итак, тема затронута, гнойник вскрыт, генеалогическое древо пошатнулось.
— Что я могу сказать, — пожал плечами Иисус, — как ни крути, нашего прародителя понять трудно. Может, Эйнштейн и слышал мысли Бога, но у меня что-то не получается.
Всколыхнулись старые обиды, поднялась волна негодования, расплескалось через край одиночество покинутого ребенка.
— Если б меня назначили во Вселенной за главную, я бы первым делом арестовала свою мать за преступную халатность по отношению к своему ребенку.
— Ну, это уж слишком, Джули.
— Тебе легко говорить, о тебе Бог заботился. У тебя и золото было, и ладан, и мирра. А у меня? Подушки-вякалки и резиновые какашки.
— Но если речь идет о боге физики, о непознаваемом первичном импульсе, мы едва ли вправе судить его. — Иисус положил в рот шестой, последний, кусочек сандвича. — Что, если Бог и хотел бы вмешаться, да только такое вмешательство разорвало бы временное пространство и разрушило бы физическую Вселенную? Вот он вместо этого и посылает нас на Землю.
— Я думала об этом еще в колледже. — Джули принялась за дольку дыни. — Но все равно не могу смириться. Как бы далеко ни была моя мать, она не должна допускать существование этого мира.
— Ад — владения Вайверна, а не Бога.
— Пусть разорвет временное пространство! Пусть! — Джули захлебнулась собственным криком. — Что угодно, лишь бы положить конец этим бесконечным страданиям.
— Этот вопрос рассматривается, — спокойно ответил Иисус.
— А? — Вопрос рассматривается — столько эсхатологии в двух словах. — Что?
— Я говорю…
— Непохоже, чтобы этой сталеплавильне там, внизу, что-то угрожало.
Руки-птицы затрепетали.
— Эта вода, которую мы раздаем… Помнишь свадьбу в Кане Галилейской, когда вода превратилась в вино?
Джули указала на юношу, оттаскивавшего тяжело груженную тачку от печи.
— Ты хочешь сказать, что на самом деле мы их поливаем вином?
— Нет, обезболивающим. Это мой собственный рецепт. Судя по тому, что ты рассказала мне о химии, я думаю, это производное опиума, что-то похожее на морфин.
— Морфин? Так мы раздаем им морфин?
Сын Божий откусил жесткую верхушку банана и выплюнул ее.
— Это вещество воздействует на центральную нервную систему в течение нескольких недель, повергая узников в сладкое забытье, на этот раз в истинную смерть, но уже без воскресения в Аду. В момент окончательной потери сознания узник как бы бросается в огненное море и испаряется.
— А Вайверн думает, что это просто вода?
Иисус кивнул.
— Он потешается, глядя, как мы впустую тратим время, говорит, что мы накладываем повязки на трупы после вскрытия.
— Теперь понятно, почему они уходят отсюда такими счастливыми. Но ты почему сразу не сказал мне об этом?
— А когда ты думала, что это просто вода, ты разве сомневалась, что поступаешь правильно?
— Шутишь? «Давай махнем в Ад, там нас слегка поджарят, но зато дармовой стаканчик воды гарантирован!» Ну конечно, я сомневалась.
— И все же приходила, день за днем.
— Приходила, — фыркнула Джули.
— Где же здравый смысл?
— Они страдали.
— Правильно.
— Им хотелось пить.
— Именно.
— Они были брошены на произвол судьбы.
Борода Иисуса дрогнула в улыбке.
— Равви Гиллель не сказал бы лучше. — Он нагнулся к ней, крепко и нежно помассировал Джули спину. — Я еще сделаю из тебя иудейку, дочь Бога, — прошептал он, легко коснувшись губами ее щеки.
